Алексейчик Александр Ефимович, Наш современник - великая личность, великий психотерапевт. Опции

[Александр Вакуров]

Великий психотерапевт и великая личность.
Один из тех, кто оказывает реальное влияние на психотерапию в России. Желают это признавать наши бонзы от науки, или нет.

Публикую материалы, которые "нарыл" в интернете о нём, плюс его статьи и интервью с ним.


Есельсон С.Б. «Распутывая «сеть» (православная психотерапия доктора А.Е.Алексейчика)»

Когда говорят о Сократе, то вспоминают не логические формы и правила, – вспоминают диалоги. И всякие попытки выжать из Сократа методику на протяжении двух с половиной тысяч лет оканчивались ничем. Сократ будил мышление, и те, в ком оно пробуждалось, становились Платонами и Ксенофонтами, шли своим путем с благодарностью Сократу, запечатлев в вечности встречи с ним, но даже и не пытаясь его повторить.
В наш технический век даже уже и у Пушкина Сальери проверяет алгеброй музыкальную гармонию. Что же говорить о десятках тысяч современных психологов и врачей, ищущих инструменты, техники, которые можно легко и быстро освоить и c их помощью зарабатывать, а еще более – самовыражаться, самовыражаться и самовыражаться.

У Достоевского в «Великом инквизиторе» Христос пожаловал в средневековую Европу, Вы помните, что произошло? А что было бы, если бы в нашу современность пожаловал Сократ? С шумными ристалищами, Ксантиппой, учениками, духовным родовспоможением, и пифией, и голосом совести, не дающим покоя? И неужели все это должно было бы, в конце концов, идти к суду посредственности, чаше с цикутой и лишь посмертному признанию и пониманию величия того, кто был рядом с ними?
Как-то у Александра Ефимовича Алексейчика на ежегодном апрельском семинаре один из учеников предложил участникам малой группы идентифицироваться с кем-либо из персонажей сцены распятия Христа. Один из присутствующих идентифицировался с Лонгином-сотником, прокалывающим тело Христа копьем. Когда происшедшее позже обсуждалось, то человек, выбравший себе образ Лонгина, с чувством говорил, что, сколько бы тысяч лет ни прошло, он все равно распинал бы Христа, выполняя приказ начальства, так как без этого Рим бы и года не продержался на историческом «плаву». И Алексейчик понимающе кивал. Почему? «Научись смиряться,- как-то говорил он, - смирение великий дар».
Помню восхищение, которым делились со мной коллеги-психотерапевты, НЛПисты и символ-драматисты, когда-то увидевшие группы Алексейчика . «Какой класс, какой матерый человечище!»- совсем как Ленин о Льве Толстом. Взахлеб они комментировали – вот он применяет сейчас вот этот «прием», а сейчас – вот тот. Казалось, все просто, но повторить его не могли. Возникало, как минимум, две проблемы:
• всякий раз он был другим, каждая следующая группа была не похожа на предыдущую;
• оставалось совершенно не понятным, не расшифрованным, почему именно в данной ситуации Алексейчик предпринимает именно то действие, которое он предпринимает.
Как-то Александр Ефимович дал мне почитать несколько страниц из одной книги, где приводилась стенограмма терапевтического сеанса М.Эриксона, а потом страницы – с техническим разбором его работы учениками - НЛПистами. «Смотрите,– заметил он,– как свободно, полно, интуитивно, благодатно сотрудничает Эриксон с клиентом и как всего этого не замечают те, кто все это расчленяет на приемы и техники».
Чему бы я мог уподобить группы Алексейчика? Я мог бы их уподобить древним школам практического философствования, вкус к которым можно почувствовать у Платона и Ксенофонта в беседах Сократа. Цель этого философствования – не рисование картин мира, не соревнование в умствовании, не развитие умений властвовать, внушать, соблазнять, нравиться, обретать и хранить хладнокровие, но помощь людям. Помощь в прояснении собственной жизни, в обретении и осмыслении своих планов, намерений, идеалов, своего места в жизни; в выработке отношения к своим мыслям, делам, чувствам; в содействии переходу от действий – к мыслям и чувствам и от слов, от рефлексии – к действиям, и от действий безумных – к действиям разумным, и от действий разумных – к действиям благодатным.
Известны замечательные описания скитаний Иустина Философа, ведомого вопросом, где можно обрести истинные представления о правильной жизни, по древнегреческим философским школам во II веке н.э. Он мерил истинность высказываний философов – цельностью этих людей, попытками следования в собственной жизни собственным же требованиям, отношением к несоответствию себя своему же идеалу, наконец, наличием вопроса о Боге как источнике совершенства. И не находил нигде искомой им цельности, пока не столкнулся с древним христианским богословием и с практикой жизни и смерти древних христиан и древних христианских общин. Просматривая записи о группах Алексейчика, накопившиеся у меня почти за два десятилетия, инвентаризируя свои воспоминания, я обнаруживаю в текстах тот же «иустиновский» поиск истины о правильной, самооздоровляющейся жизни и нахожу то же, от года к году все большее насыщение текстов богословием, а в действиях, в со-бытиях групп – становление богословия догматического богословием экзистенциальным.
Почему терапевтические группы Алексейчика можно причислить к экзистенциальным?
Глядя философски
Практика А.Е.Алексейчика выросла из философии Достоевского и до сих пор хранит его «родимые пятна». Ключевые вопросы – вопросы существования в несправедливом мире, вопросы человеческого со-существования в несправедливом мире. Вопросы и ответы Достоевского перешли в вопросы и ответы Алексейчика, постоянно из года в год витающие над группами, определяя их смысловое поле.
Сама идея терапевтических групп, называемых «Интенсивная терапевтическая жизнь» (сокращенно, ИТЖ) , – в интенсификации времени. Как-то Александр Ефимович говорил: «Смотрите, у времени много измерений. Для нас важно, что человек во время своей жизни заболевает и во время своей жизни выздоравливает, причем заболевает, как правило, быстро, а выздоравливает годами, десятилетиями. Для нас важно это измерение – заболеваний, болезней, выздоровлений. Как можно сделать это выздоровление более быстрым? Вот задача для терапевтических групп».
Что это за измерение бытия, в котором жизнь представляется как цепь заболеваний, болезней, выздоровлений? По Алексейчику – это то измерение, в котором боль способствует восхождению к духовности, причем, как у болящих, носителей этой боли, так и у людей, которые сопричастны болящим. Один из известнейших православных философов, святой старец Амвросий (Оптинский) об этом говорил примерно так: «Монах болеет, пока болезнь не принесла ему настоящую пользу».
Возможно ли заставить время в этом измерении течь быстрее? По Алексейчику, возможно, если участники в ходе групповой жизни оказываются в сложных, персонально для каждого из них, жизненных коллизиях и творчески преодолевают эти сложности. Задача терапевта – организация такой групповой жизни, которая была бы насыщена подобными коллизиями.
Такая групповая жизнь соотносится с большой жизнью участников группы в соответствии с голографическим принципом – каждый кусочек ИТЖ воспроизводит целое большой жизни участников. То, что «здесь и сейчас» происходит с отдельным участником группы, – как он переживает, как молчит, как действует, – во всем этом отражено то, что происходит с ним и во всей его жизни. И какие узлы развязываются во время группы, такие развязываются и на широких просторах жизни ее участников. Как-то, Александр Ефимович высказался богословски, что его, «быть может, наибольший профессиональный грех, - Богонадеяние». Он берет на себя смелость надеяться, что то, что дано ему «развязывать на земле, развязывается на небесах».
Группы эти экзистенциальны уже хотя бы потому, что ни теоретически, ни практически они не исходят из каких-либо концептов об устройстве мира и человека. Они экзистенциальны потому, что центр внимания в них – жизнь конкретного человека. И не столько та жизнь, о которой человек рассказывает, сколько та, которую он привносит в группу, которая там у него – и с ним – происходит, навстречу которой он открывается в группе.
Алексейчик – человек православный. Веры своей не прячет и не навязывает ее другим, но реализует ее практически, безотлагательно, экзистенциально. Это значит, что для него Суд Божий – это не то, что последует потом, а то, что происходит постоянно, непрерывно. «Я не сужу <...> ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир. Отвергающий Меня и не принимающий слов Моих имеет судью себе: слово, которое Я говорил» (Ин 12:47-48). Эта струя Суда Божьего, или Суда совести оказывается «гольфстримом» практически всех его групп. Обнаружение участниками группы себя – того, как я живу, перед фактом того, как мог бы жить, – часто оказывается и путем и целью пребывания в группе.
Группы эти экзистенциальны еще и потому, что в них Алексейчик неустанно добивается, чтобы участники выходили от «Я» к «Ты», и это «Ты» было всегда «здесь и сейчас» конкретным. То есть, вопрос об истинности высказываний, о важности происходящего всегда решается у Алексейчика не как абстрактное «что есть истина?», а как «кто есть истина?», «от кого исходит истина?», «кому я доверяю больше?», в том числе «больше, чем себе», не что «Я переживаю», а кому «я cо-переживаю».
И нет такого изначального «Мы» участников группы, которое бы ни подверглось испытанию. Как философ православный Александр Ефимович, часто прибегает к языку Писания. В терминах этого языка однажды так осмысливалось происходящее на группе: «Смотрите, - иудеи приводят к Христу пойманную блудницу толпой, а после его вопроса: «Кто из Вас без греха, пусть первый бросит в нее камень»,- расходятся поодиночке». «Совместная Вера, совместное учение, совместный грех, совместное прощение, совместное одухотворение, – только после этого, а не до этого начинаются индивидуальные «деяния апостолов».
Экзистенциальный праксис Алексейчика – это не отстраненный экзистенциальный анализ Л.Бинсвангера и его последователей, не работа Вергилия, сопровождающего Данте в путешествии по аду его жизни, как образно представлял свой праксис Ролло Мэй, и не dasein-анализ с его исследовательски-терапевтической интенцией, направленной на достижение свободы и открытости. Терапевт у Алексейчика – не ученый и не шерп. Из года в год Алексейчик не устает повторять: «Я не господин, я слуга, смотрите не станьте господами над теми, кто пришел к Вам за помощью». Истории из собственной жизни, притчи, анекдоты, стихи, афоризмы, внутренняя молитва – все кладется им на алтарь терапевтичного жизнеустройства в группе. Как-то Александр Ефимович показывал руки, вспотевшие ладони – «не думайте, что мне это все так легко и что я не переживаю вместе с участниками и за них». Но все это – только условия, при которых происходит явление невероятной интуиции Алексейчика, которое выражается в том, что каждое слово и действие терапевта имеет последствия, и не только немедленные, но и отдаленные, через годы. Все происходящее на группе начинает обретать образ притчи, притчи людей о своей жизни, которую они не разыграли, как, скажем, в психодраме, а сотворили, сотворили только что, у всех на глазах, совершенно непостижимым образом. Меня неоднократно спрашивали, откуда он может это о нас знать, если мы этого здесь никому не рассказывали? Я спрашивал об этом Алексейчика, и он отвечал: «Во-первых, конечно, много подготовки, много читаю, долгие годы любил читать Ивана Ильина, в последнее время А.Сурожского, много фильмов смотрю; во-вторых, опыт, много моих пациентов, много пациентов у моих сотрудников, за много лет; в-третьих, и это главное, мне помогает Вера. Верю и молюсь, чтобы то, что будет придумано на группе, пришлось к месту, стало терапевтичным». И его Вера позволяет ему быть и интенсивным и терапевтичным.

О некоторых принципах жизнеустройства в группах Алексейчика

1. Принятие судьбы
В жизни не все зависит от нас. В жизни есть много того, что несправедливо к нам или к тем, кто нам дорог. Что с этим делать? Алексейчик сразу ставит условие – учиться принимать.
С введения принципов жизнеустройства фактически и начинается групповой процесс. Скажем, поднял одного человека «ни за что» и сказал, что тот будет стоять до посинения. Беспомощность. Готов ли стоять? Он ведь свободен, может и не стоять, может сесть, может уйти. Почему же стоит? Как стоит, с нарастающим гневом или со смирением? А кем ощущают себя при этом другие? Они – «нечто », потому что он «ничто»? Они его не замечают или жалеют, но не действенно, без готовности пострадать за него?
По часам Алексейчика начинается группа, а не по сигналам точного времени. Участник группы приходит вовремя, а его место уже занято, группа идет. «Почему так»? – спрашиваю Александра Ефимовича. «А почему живёт так, что не пришел заранее, почему полагает, что его место для него навсегда зарезервировано, что его не надо снова и снова отстаивать, подтверждать свои права на него? Почему? И почему, кстати, за него не заступились? Даже если бы пришлось покинуть семинар? Или, полагаете, быть на семинаре – всегда полезнее, чем его покинуть? Но только по-настоящему покинуть – ради важного для тебя человека».

2. Принятие платы
В жизни за все надо платить. Например, чтобы посадить стоящего человека, нужно самому встать.

3. Принцип воздаяния
Платить приходится больше, чем за это же платили раньше. Например, чтобы посадить одного, должны встать двое.

4. Принцип истинности
Предложил участнику группы вычеркнуть на листе ватмана одну из женщин–участниц группы, а еще лучше удалить из группы.
Поднял мужчину и попросил сказать, какая женщина из присутствующих – самая для него симпатичная?
И всякий осуществленный, явно сложный, выбор – истина и для выбирающего и для выбираемых или отвергаемых.

5. Принцип активности
Мы действуем, и наши действия меняют нашу жизнь. Борьба за попадание в группу.
Алексейчик отдает приоритет тем, кто приехал издали, кто много старался, чтобы попасть сюда. А особенно, если не только он старался, но и другие старались за него и для него. «Вот видите, один человек попал в группу, а сколько, благодаря ему, к нам невидимо попали, сколько у него ходатаев и поручителей». И не будет теперь всем им покоя, спокойного рассудительного рассматривания происходящего в группе.
Спросил как-то у человека, сидевшего за кругом и подробно стенографировавшего происходящее, а в перерывах пытавшегося решить массу деловых вопросов, что изменила в его жизни прошедшая группа ? Ответ – установил новые связи, договорился о возможном приезде такого-то и такого-то. А что наиболее запомнилось – «анекдоты классные».
Можно быть рядом с жизнью и разминуться с ней.

6. Принцип надежды
В жизни все возможно. Пока живем, мы все можем изменить и для нас все может измениться. В группах ИТЖ нет заданности, определенности, предрешенности, даже в составе участников. Человек ехал издалека, надеялся, но в состав группы не попал. Он сидит за кругом, сопереживает участникам, радуется и негодует, и вот настает момент, когда круг бессилен, и он предлагает помощь «с того света», и его слова оказываются действенными. И он оказывается в кругу, в последнюю сессию последнего дня. И он говорит: «Я понял, почему Христос в своей молитве в страшной ночи в Гефсиманском саду сначала просит: «Пронеси мимо меня эту чашу», - и только потом смиряется: «Не Моя воля, но Твоя да будет». Потому что великое дело – Надежда.
И уехал окрыленный.

Пронзительность
Первый раз о Хайдеггере и об экзистенциальных встречах я услышал от Александра Ефимовича – мое профессиональное образование философа, полученное в советское время, не предполагало знания немецкого философа, книги которого находились в библиотечных спецхранах, где выдача для чтения литературы требовала специального допуска. Когда я впервые услышал об экзистенциальных Встречах, то подумал: «Ну, конечно, вот и в Новом Завете есть место, где Иисус говорит, что это Вы только думаете, что Вы живые, а на самом деле Вы не живые, Вы имеете только шанс стать живыми, ожить. Я подумал, что за всю свою жизнь мы, может быть, живем дня два-три, именно события этих дней проходят перед нашим мысленным взором перед смертью; и Хайдеггер, говоря о Встрече, говорит о том моменте, когда мы оживаем. Поделился своим «открытием» с Алексейчиком – он пристально взглянул на меня: «Ну почему же несколько дней, бывает, что и нескольких минут хватает на долгие годы».
Видимо, бывают встречи не только с «Ты», но и с «Я». Когда бытие становится пронзительным.
Группы Интенсивной терапевтической жизни часто придавали бытию это самое качество пронзительности.
Вот пронзила тебя стрела, враз соединившая прошлое с настоящим. Всколыхнувшая забытое.
Одна из групп ИТЖ… Внезапно передо мной становится на колени женщина и умоляет отдать ей мое «время», которое принадлежит совсем другой женщине, – пытается взять у меня только что подаренные мне часы. Но у часов зоркий страж – женщина, только что подарившая их мне, причем не как свои часы, а как часы своей дочери, страж, не доверяющий ни моему сердцу, ни моим рукам и немедленно возвративший себе назад свой подарок, едва на него покусилась стоящая на коленях моя соседка. И в этот момент та, что просила отдать ей время, внезапно начинает молить меня, чтобы я простил ее за то, что меня не любит, за то, что ей не удалось меня полюбить. Эта мольба о прощении за нелюбовь меня пронзила как удар молнии. Внезапно соединились разные времена моей жизни, и я услышал эту мольбу из уст той девушки, что оставила меня в давней юности, и моя неспособность простить которую, как видно, продолжала жить где-то в глубинах прошедших времен моей жизни. Бытие стало пронзительным, и на поверхности показалась незалеченная язва моего оскорбленного самолюбия четвертьвековой давности.
Вот девушка, кричащая: «Мама, почему ты не защитила меня от соблазнителя, почему не научила распознавать соблазнителей»! Но «мамы» нет, «мама» ушла из группы. Есть только молчащий «соблазнитель» и – пронзившая меня жалость к девушке и негодование на «маму», ту участницу группы, через посредство которой девушка объяснялась с настоящей своей мамой, и теперь объяснение стало невозможным, так как она ушла. И внезапно пробившееся во мне сквозь толщу времен почти в 30 промчавшихся лет, через благообразие нынешних взаимоотношений, язва непрощения той женщины, что была олицетворена с матерью девушки, непрощения за то, что когда-то, в туманной юности, она оставила моего друга.
И остальные столь же пронзительные встречи с собой через опыт других.. И еще более пронзительные встречи с одними – через других. Пронзительность бытия, достигаемая, когда один человек становится «дверью» и «окном» в другого., когда непостижимым образом ты говоришь с одним человеком и одновременно с другим, отделенным от тебя пространством и временем.
В «Солярисе», и у Станислава Лема и у Тарковского, время пронизывалось фантастической силой инопланетного океана за счет материализации образов больной совести. Главный герой «Соляриса» довел это до лозунга: «Стыд – вот что спасет человечество». В группах ИТЖ образы больной совести, образы непрощенных обид, образы забытых грехов просыпаются, благодаря поразительному эффекту, при котором один человек выступает как «дверь в другого», когда в словах, делах или в облике участника группы ты узнаешь лик человека, совсем или не совсем давно ушедшего из твоей жизни. И (какой там перенос!), то, что прощается, выздоравливает здесь и с этим человеком, приводит к кардинальным изменениям в отношениях с тем, дверью в которого он для Вас явился . И для верующих – возможность вспомнить и пойти на Исповедь с давно забытым, не раскаянном. .
Алексейчик доволен, все происходит само собой, без его видимого участия.
Алексейчик, терапевт и философ православный, говорит не о пронзительности бытия, а о возможности достигнуть одухотворенности, если посчастливится. И пронзительность для него – одна из ипостасей одухотворенности. А какие другие ипостаси ? А переживание других ипостасей у меня, быть может, еще впереди.

Азбука
Когда-то Алексейчик так объяснял «азбуку» Интенсивной Терапевтической жизни.
1. Упрощение
Сами по себе слова не доходят до человека. Но можно подключить восприятие, подключить ощущения. Может доходить через ноги, когда человека поднимают, и он стоит. Можно сделать, чтобы стоял не так удобно, не опираясь на стену или стол. Человек устает, ощущает тяжесть стояния, сразу меняется восприятие происходящего.
2. Усложнение
Можно ставить вопросы, например такие: «Перед кем стоять труднее, ноги становятся ватными, хочется встать на колени?».
3. Материализация
У Жванецкого есть замечательная интермедия: «Парень – девушке: «Я так тебя люблю, так люблю – словом, готов подарить тебе все это бездонное звездное небо». Девушка – парню: «Спасибо милый, но уже поздно. Не найдется ли у тебя сотни рублей мне на такси». Парень – девушке, обиженно: «Знаешь, дорогая, а вот сотни не найдется».
Можно чувства материализовать. Например, предложить раздать свою «любовь» по кругу в деньгах, причем так, чтобы не отказались брать.
У всех психических процессов есть свои материальные эквиваленты.
4. Олицетворение
Можно начать медленно ломать человеку палец – ему больно, он кривится. Вопрос, а ради кого вытерпит боль и даже будет улыбаться? Ради кого здесь в группе и через него ради кого в той своей большой жизни?
5. Одухотворение
Выйти за свои пределы. Увидеть все совершенно иными глазами. Оторваться от своего «я», немножко потерять свое «я». Например, можно предложить приезжему человеку раздать все деньги, которые у него только имеются, и помочь опереться на Веру в то, что товарищи не бросят его в беде.

Открытия
Группы ИТЖ предполагают и предуготовляют ряд открытий, которые делаются участниками

Открытие Души
Наши отдельные психические процессы – не совсем наши. Когда страдает один, то кто-то ему сострадает. И всегда конкретно. Этому сострадаю, а тому – нет. И всегда измеримо, количественно. Уровень страдания, который вызывает сострадание.
Вот кого-то наказали – мне-то что, «начальству виднее» или «так тебе и надо». Вот кто-то страдает физически – уже не «мне-то что». «Непереносимо», готов пожертвовать хоть частью своего благополучия, чтобы ему стало легче. Стать рядом со «стоящим», солидаризуясь, может быть, даже на одной ноге. И его усталость как-то уменьшается, благодаря солидарности, проявленной другим. Можно даже измерить, насколько уменьшилась. И насколько бы могла уменьшиться, если бы рядом стал не тот, кто стоит там, а тот, от кого ты желал бы такого поступка.
Человек вскакивает и идет страдать не за себя, а за другого, идет целостно, и восприятием, и памятью, и ощущениями, и чувствами, и представлениями, и… В нем болит чужая боль. Алексейчик улыбается – «смотрите, как душа трудится».

Открытие Духа
Идет процедура отбора в группу. В группе пока есть два человека «лишних» сверх объявленного Алексейчиком ее размера: 18 человек. И среди участников – двое верующих – католик и православный. Именно им Алексейчик и предлагает удалить двоих лишних. Оба замерли – очевидно, молятся. Католик предлагает решить богословскую задачу. «Провалившийся» на этом «экзамене» отправляется за пределы группы. Православный осматривает круг, останавливает внимание на одной женщине и спрашивает ее: «Верите ли Вы, что не своей волей я удаляю Вас из группы». Она смотрит прямо ему в глаза, говорит: «Верю», – и покидает группу.

Открытие богословия
Мало знать свои грехи и пытаться от них избавиться. Надо знать и добродетели, которыми спасаться. В грозный момент справедливых обвинений в адрес одного из участников группы, в «час суда» прозвучал голос одного из учеников Алексейчика: «А можешь ли ты его помиловать»? И Заповедь Блаженства из Нагорной проповеди начинает жить в группе.

Открытие речи
Алексейчик – ученикам: «Обратите внимание – лик, личина, личико, морда, мордочка, мордашка. Какая огромная разница и как много можно сказать этими словами! У ребенка – личико, мордочка. А вот у огромной страшной для ребенка собаки – морда». «Обратите внимание, какая огромная разница: «Происходит в нас и «происходит с нами»
Открытие новых горизонтов
Открытие того, что любовь – это Дар, которого если и нет, то можно испросить у Господа. Сама постановка вопроса: «Чего Вам надобно, но в Вас нет? Каких даров Вам не хватает?».

Ближе к людям
Ростов, декабрь1999, главный железнодорожный вокзал.
Стоим с Александром Ефимовичем у газетного киоска. «Вы что сейчас читаете? Я, вот, покупаю и читаю вот эти книжечки в мягком переплете – Маринина, Донцова и т.д. И знаете, чтобы быть ближе к людям. Читайте, что читают Ваши клиенты, смотрите, что они смотрят. Кстати, а к Луизе Хэй Вы как относитесь? Как к ширпотребу? А зря. Найдите, что в ней находят миллионы».

Полнота жизни
Ростов-на-Дону, ноябрь 1991. Алексейчик мне говорит: «Был на Вашем центральном рынке – бедность невероятная, но люди начали двигаться, крутиться, вертеться, от власти больше ничего не ждут, уповают на себя. Кто-то носки связал, вынес на продажу, кто-то песни поет, кто-то начал продавать пироги собственного производства. Хорошие признаки».
Ростов-на-Дону, декабрь 1999. Алексейчик как-то поделился: «Поразительные переживания. Иду по Ростову и чувствую себя нэпманом. Никогда себя не ощущал богатым человеком. А сейчас, со своей литовской зарплатой, после российского дефолта, иду по Ростову и могу позволить себе купить все и в любом магазине. Очень важные переживания – побывать в разные времена и в разных качествах, побывать и рабом, и хозяином, и бедным, и богатым – для полноты жизни»


Официальная точка зрения
Вот в Ростов приезжает большой административный чин в области российской психотерапии, выступает с открытой лекцией в медуниверситете. Рассказывает о российской психологии, о том, что она подобна бегуну, который отстал почти на круг, бежал позади всех, и вдруг правила переменились, теперь все бегут в обратную сторону и, стало быть, мы теперь впереди планеты всей и т.д. И что у россиян есть единственный свой доморощенный метод в психотерапии, похожий на традиционную нашу еду под названием «окрошка» – мультимодальный и т.д., длинное название, благодаря этому методу мы и стали ныне впереди планеты всей.
И вот он рассказывает, что «есть такое направление психотерапии, в котором у нас точно нет своей традиции – экзистенциальная психотерапия. Западная же традиция к нам приходит через Литву, через профессора Р.Кочунаса». Спрашиваю: «А как же Алексейчик?» Начальник: «Что Вы, какая там может быть экзистенциальная психотерапия у Алексейчика – это типичная провокативно-шоковая терапия, очень частный метод. Еще в советское время по этому поводу сложилось вполне определенное мнение».

Провокации
Первый раз, когда на группе ИТЖ Алексейчик предложил участнику группы почистить ему, Алексейчику, туфли, и это предложение оказалось для человека непереносимым, вплоть до ухода из группы, я был в полном недоумении – что это было? Хотя сердце отнюдь не разрывалось – ушел, ну и Бог с ним.
И вдруг на второй или на третий раз открывается: ладно, ведущему не будешь чистить туфли, а есть ли в группе хоть один человек, которому будешь? А если не на сто процентов, то, хотя бы, на сколько приблизишься к этому? А есть ли в жизни хоть один человек, ради которого можешь почистить туфли Алексейчику?
И все стало на свои места: Испытание Духа.

Кирк Шнайдер и Александр Алексейчик
Кирк Шнайдер, знаменитый американский экзистенциальный терапевт, ученик и продолжатель традиции Ролло Мэя проводил семинар в Литве в тот момент, когда я писал эту статью.
Шнайдер говорил правильные слова – о «чудесном измерении жизни», о трепете при встрече с чудесным, о тревоге от самого наличия чудесного в мире и безотчетном соизмерении себя с ним, об удивлении от того, что в мире вообще есть нечто сверхобычное. Говорит о том, что это чувство пробуждается вызовом бытия и что в общении с терапевтом этот вызов бытия для клиента постепенно обнажается.
Там, где у него говорение, у Алексейчика – действие.
У Шнайдера помощь клиенту заключается в том, чтобы увидеть нечто в своей жизни, чего он раньше не видел или видел, но забыл, отнестись к себе, к своей жизни по-новому, пережить это. Терпеливо ждать желания клиента меняться, его готовности к изменению, надеяться на это.
А у Алексейчика – смело войти в жизнь клиента, самому стать вызовом. Добродетели здесь не отменяют грехи, а перевешивают их.
У Шнайдера долгий тщательный поиск ведется ради обнаружения, с одной стороны, того, что требует от человека проявления силы, а, с другой, того, что ее блокирует, является слабостью.
У Алексейчика выбор между ценностями, часто, происходит здесь же, на группе. И нередко побуждает к такому выбору он сам, ставит участника группы в ситуацию выбора.
У Шнайдера процесс важнее содержания.
У Алексейчика логика всегда содержательная. Человек предстает в своих содержательных конкретных жизненных обстоятельствах.
У Шнайдера надо прислушиваться, чтобы ничего не упустить, даже если клиент перешел на шепот.
У Алексейчика важны все присутствующие, поэтому говорить надо громко. При этом, не столько говорить о чувствах, сколько их проявлять.
У Шнайдера – не давать больше того, что может принять клиент.
У Алексейчика клиент оказывается на весах выбора. Если, скажем, он все время отвлекается от дела и не успевает его делать, и от этого страдает., то вопрос о цене этих отвлечений, от насколько великого дела и ради чего он отвлекается. Человек у Алексейчика испытывается. В испытании он приходит не только к открытию – кто он есть, но и к открытию того, кем и каким он может быть.
У Шнайдера – толерантность как ценность.
А у Алексейчика – инстанция «правильного». Если ты верующий, то ты знаешь – что правильно, в чём и в ком правда. Правда выше толерантности.
Шнайдер вскрывает дилемму существования клиента за счет помощи тому в анализе своей жизни.
Алексейчик – погружает клиента в жизнь, но рядом с терапевтом, побуждает не столько переосмыслить, сколько пережить и принять решения, чтобы затем их реализовать
В супервизиях Шнайдер принимает дилемму «хочу, но не могу», но не видит дилеммы одновременного «хочу» и «не хочу».
Для Алексейчика, как православного, богословски образованного человека, очевидна дилемма между одновременным стремлением христианина к царству Божьему и искушением сладостью греха.
Для Алексейчика важно, чтобы человек выявлялся, проявлялся, чтобы жил, чтобы происходящее на группе его захватывало. Во время прохождения группы для него в зале нет неважных людей и неважных случайных событий. Если говорить в терминах «бытия-вместе», то это бытие – вместе со всеми присутствующими в зале, как участниками группы, так и «наблюдателями». Наблюдатели, сидя за спинами участников, включены в действие. Их опоздания, их кашель, их шепот, их мобильные телефоны – все немедленно замечается и интегрируется в терапевтический процесс. Алексейчик может их поднимать и удалять из зала, может пересаживать в круг, временно или постоянно, до конца группы. У Алексейчика все собравшиеся в зале собрались неслучайно и все для всех могут иметь значение.
У Шнайдера есть центральная фигура, клиент, с которым сейчас происходит его терапевтическое со-бытие, и есть все остальные, как фон, как кордебалет.

Серен Кьеркегор и Александр Алексейчик
Кьеркегор призывает быть внимательным к субъективным истинам, к раскрытию внутренних идеалов и убеждений человека, если таковые имеются. Следование этим субъективным истинам для Кьеркегора – несомненное благо, как и поддержка человека в следовании им. Главное – внутреннее согласие. Замечательный эстонский психолог, ученик Алексейчика, Хенн Миккин, безвременно ушедший от нас, в одном из своих последних выступлений с удивлением и ужасом сообщал о поразительном внутреннем согласии среди современных исламских революционеров.
По Алексейчику, найти внутри себя мудрых решений невозможно. Мудрые решения живут не в человеке, а между людьми, не в индивидуальном бытии, а в со-бытии, не в «я», а в «ты» и «мы». Для верующих это звучит так: «Если хочешь услышать и увидеть Бога, слушай его через других и рассматривай его через других». Алексейчик помогает искать мудрые решения через поиск особенных других, с которыми человек попадает, в условиях группы, в особенные ситуации. Особенные ситуации с терапевтическими последствиями.

Лао Цзы и Александр Алексейчик
Вот выдержки из «Дао дэ цзин» в замечательном переводе на русский, выполненном Ян Хин-шуном в 1950 году. Помнится, в далеком уже 90-м, Алексейчик отозвался о них коротко: «Все так. Но почему же тогда они так плохо живут?».
• Великое совершенство похоже на несовершенное, но его действие не может быть нарушено. Великая прямота похожа на кривизну; великое остроумие похоже на глупость; великий оратор похож на заику.
• Добродетель является учителем недобрых, а недобрые – ее опорой. Если недобрые не ценят своего учителя и добродетель не любит свою опору, то они, хотя и считают себя разумными, погружены в слепоту.
• Кто поднялся на цыпочки, не может долго стоять. Кто делает большие шаги, не может долго идти.
• Пять цветов притупляют зрение. Пять звуков притупляют слух. Пять вкусовых ощущений притупляют вкус.
• Если чем-либо острым все время пользоваться, оно не сможет долго сохранить свою остроту. Если зал наполнен золотом и яшмой, то никто не в силах их уберечь. Когда дело закончено, человек должен устраниться.
• Высшая добродетель подобна воде. Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними… Сердце человека, обладающего высшей добродетелью, должно следовать внутренним побуждениям; в отношениях с людьми он должен быть дружелюбным; в словах быть искренним; в управлении быть последовательным; в делах исходить из возможностей; в действиях учитывать время.
• Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются «сыновняя почтительность» и «отцовская любовь». Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются «верные слуги».
• Добрым я делаю добро и недобрым я также делаю добро. Таким образом я воспитываю добродетель. Искренним я верен и неискренним также верен. Таким образом и воспитывается искренность.
• Преодоление трудного начинается с легкого, осуществление великого начинается с малого, ибо в мире трудное образуется из легкого, а великое – из малого.
В 1993-м, на ежегодной апрельской группе ИТЖ в Вильнюсе, у Алексейчика побывал профессор-филолог из Пекинского университета, которого уважительно называли Лао Ли, китайский даос, чудесным образом принявший эстафету учения в смутные годы репрессий китайской «культурной революции» от старика, сторожа, тайного даоса, спасшего его от смерти.
В «круг» китаец прошел без всякой протекции – просто на предшествующей группе ИТЖ, малой трехчасовой группе, поразил всех тем, что, опоздав к ее началу, смиренно постоял вместе с другими опоздавшими у дверей, а ровно через 10 минут пошел и сел. Его спросили, почему он сел, - он ответил, что понял, что виноват, решил, что наказание должно составить 10 минут стояния, по прошествию 10 минут счел, что «свое отсидел». На вопрос, «а почему же другие стоят?», - отвечал: «Хотят стоять».
В группе ИТЖ Лао Ли маялся-маялся, начинал рассказывать истории из своей жизни, предлагал всем успокоиться и дать событиям возможность идти как они идут, а потом вдруг сказал: «что Вы все тут так страдаете, давайте, дорогие мои, я Вам лучше песню спою». Спел песню. Все его благодарили. Алексейчик измерил благодарность, по 10-бальной шкале, оказалось, у всех сильная. Ну, а как дело с проблемами, личными и профессиональными? Оказалось, что на душе стало спокойнее, проблемы подзабылись, но не ушли.
Алексейчик: «У нас лечатся не душевным покоем, а душевным беспокойством. У Вас мудрость, конечно, замечательная. Но мудрость одинокого человека. У нас в культуре постигаемая мудрость – мудрость семьи, Святого Семейства. Бог-отец, Бог-сын, Богоматерь, отчим, сводные братья, дяди и тети, друзья, ученики, отношения между ними. Совсем другое дело».

Квинтэссенция
«Почему я с Вами говорю о Духе?
Потому что он соединяет нас с
а) другими людьми,
б) с самим собой как образом и подобием,
в) с Богом».
«Я хотел бы, чтобы происходило не в Вас, а с Вами».
«Я хотел бы, чтобы Вы верили не в Бога, а Богу».
«Хотеть личностного роста, по Ницше, – хотеть сравниться с Богом. По-православному, – хотят не личностного роста, а проявления Бога в человеке, в Ваших мыслях, чувствах, словах, делах, отношениях, в Вашей жизни».
«Пути к большей духовности могут быть разными, например, они могут лежать и через жалость и через благодарность».
«Настоящий господин – тот, рядом с которым Вы будете чувствовать себя господами, а не холопами».
«Если говорить об ИТЖ как о методе, то это – метод, который ведет не к улучшению самочувствия, а к новой жизни, с новым самочувствием».
«Самое важное для нас свидетельство – свидетельство мученика».
«Замечательно важно помнить мысль русского философа Ивана Ильина: ”Вопрошающая совесть должна спрашивать для себя и о себе, не для знания, а дляделания”».

Самоопределение
Вот отрывки из самиздатовских мемуаров 1-й русской эмиграции, присланные мне Александром Ефимовичем Алексейчиком в период тяжелого жизненного выбора.
«Дело в том лице каждого из нас, которое мы продаем, и продаем за «чечевичную похлебку» житейского успеха, а оно дороже не только всякого благоденствия, но и самой жизни».
«Не лакействовать, не человекоугодствовать, а делать в своей области ту работу, которая переживет…».
«Полноводнейшие реки до сих пор безвозбранно текут по равнинам русской литературы, из которых может утолить жажду каждый желающий. Это – ни мало ни много – вся русская литература второй половины XIX века.. Во всех библиотеках можно получить не запрещенные произведения. Герцена и Чернышевского. А Лев Толстой! Попробуйте преградить плотиной эту Ниагару!».
И другой отрывок, присланный в момент написания этого эссе:
«…А что если христианское чудо – это совсем не нарушение законов природы, что если оно – высшее, предельное исполнение этого закона? ...Речь здесь идет о чем-то, что можно, скорее, почувствовать, увидеть, воспринять сердцем, чем доказать. И это так потому, что такое понимание чуда укоренено, прежде всего, в восприятии как чудесного самой жизни…
Христос творил чудеса… всегда потому, что любил , жалел, сострадал, страдания и нужды людей воспринимал… Своими нуждами, Своим страданием….
В любви становится возможным то, что по-человечески кажется невозможным».
Про трех рыб и семь хлебов
На группе в начале 90-х, в далеком Бишкеке, я лицезрел чудесное преображение блудницы, искавшей «другой жизни». И потом еще много чудесных преображений людей. Все просто. Через Алексейчика чудно и просто понимается Евангелие. Вот Христос спрашивает у своих учеников, сколько тысяч народа к нему пришло. Ему сообщают, сколько тысяч, и все голодные. Он спрашивает, сколько еды у нас с собой. Ему сообщают, что три рыбы и семь хлебов. Тогда он распоряжается разделить все, что есть, на такие мелкие кусочки, чтобы всем людям досталось и раздать. Раздают, и происходит чудо – люди развязывают свои котомки, достают припрятанное и делятся с другими.
Чудо в том, что стало стыдно. Бескорыстная любовь одного пробудило стыд в тысячах.

Жизнь больше, чем группа
В 2006 г., во время «домашнего» апрельского семинара Алексейчика в Вильнюсе, мне предоставилась возможность провести малую группу: «Предательства и искупления в нашей жизни и в жизни св.мч.князя Михаила Черниговского». Группа оказалась большая, шла медленно, вязко и, хуже того, ровно по прошествии двух часов после начала работы Алексейчик и часть участников, сидящих за «кругом», в лице его гостей-психотерапевтов из разных стран, должны были покинуть свои места и уйти. Через 10 минут после их ухода публика заволновалась, потребовала ответа, когда все это кончится, почему нарушается регламент, поднялась и тоже двинулась к выходу. В том числе поднялась и часть членов группы. Участников осталось мало, но часть группы все же осталась. Группа продолжается! Через некоторое время к нам вернулись несколько человек, наполовину ушедших, крутившихся неподалеку, у столов с книгами. На следующий день Алексейчик предложил поделиться происходившим, и у меня невольно вырвалось: «Пусть говорят те, кто был со мной до конца».
И, удивительное дело, по всем обычным показателям группа была провалена, а Алексейчик доволен. «Тема предательства и искупления переросла мастерскую, вышла в жизнь, зажила на присутствующих».

Мы в сети
Когда-то, давным-давно, Алексейчик любил повторять своим ученикам фразу Семена Франка о том, что люди часто видят свои проблемы как «запутанность нити своей жизни» и добросовестно пытаются ее распутать – в результате, распутывая в одном месте, одновременно в другом – затягивают узел. Жизнь же наша более похожа на сеть, которой мы многообразно связаны с другими людьми.
Есельсон С.Б.
Опубликовано в №1 МПЖ за 2007 г.

Взято с: http://www.linksearch.ru/news133628.html



Алексейчик А. (Литва).
Духовные аспекты в психотерапии

(из стенограммы выступления на конференции в Риге, ноябрь 2003г)
Расшифровала - И. Бите.

Очень хорошо и важно - мне добавили время, и мне кажется - это не случайно, это - следствие метафизических причин, и, я уверен, духовных причин. А может быть - влияние духа святого. Могли время дать другим людям, но дали мне - лишних полчаса. Поэтому я хочу с вами поработать. Хочу поговорить о духовных аспектах в психотерапии вообще и по возможности кое-что показать вам. Начну с более широкой благодарности к вам - не было бы вас, не было и доклада, не было и того, что мне хочется до вас донести, что мне хочется вам подарить. И благодарность организаторам - я сам немножко организатор, и вот, когда вижу, как это организовано здесь, я испытываю такие интересные событийные переживания. Вы меня пригласили - хорошо пригласили - и не так просто пригласили, потому что так просто я не соглашаюсь - с самого начала со стороны организаторов было нечто важное - были не только слова, а нечто было за словами, и я согласился приехать к вам. Тут начались мои переживания. Выхожу я в Риге на вокзал, и я не узнаю Ригу. Я тут не был лет пятнадцать. Не узнаю ни вокзал, ни то, что вокруг. Эти переживания довольно любопытные - это приблизительно похоже на то, как подходишь к зеркалу и себя не узнаешь. Рига когда-то была для меня столицой Прибалтики, я был тут раз двадцать, а в последние пятнадцать лет не был; сначала мне была более интересна Россия - первые восемь лет ездил три-четыре раза в год, потом стала интереснее Европа - и вот теперь такое большое переживание: я встречаюсь с вами, живу в гостинице и вспоминаю такое интересное выражение Михаила Казакова (я так его не очень люблю, он многоженец и т.п., но некоторые его выражения очень хорошие). Вот, читал интервью с ним, и ему задают вопрос: "Вы тут поехали в Израиль, прожили там пять лет, выучили иврит - почему вы потом вернулись сюда? Вам Израиль не понравился?" Он так вдохновенно говорит: "Мне Израиль не понравился? Вот я себе в Израиле не понравился!" Так что в каком-то смысле выхожу тут, здесь нахожусь и в каком-то смысле себе не нравлюсь. Так. И это очень важное и очень глубокое переживание, потому что с возрастом я себе начинаю нравиться все больше и больше. И это не здорово - себе слишком нравиться. Но это, конечно, внешне, а внутренне я по-прежнему себе нравлюсь - и вот сейчас мы в этом убедимся. Вот такое дополнительное переживание.
Теперь мне бы хотелось с вами поделиться такими двумя событиями прошедшего года. Сначала конкретными - в взаимодействии с миром. Относится и к нашей конференции этой, и к нашей теоретической работе, и к нашей практической работе. Два важнейших событийных переживания, когда не я один, а происходит со-бытие. Не одно мое бытие, а со-бытие. Одно из таких моих больших переживаний касается моих отношений и вообще всех наших отношений с психиатром. Весной этого года у нас была конференция. Сейчас у нас около пятисот психиатров и чуть не пятьсот психотерапевтов. А у вас всего двести пятьдесят психиатров. Но на этой конференции их было двести десять психиатров. Конференция была посвящена депрессии. И так традиционно, теоретически хорошая конференция: о том, как распространена депрессия - приблизительно 20% страдают депрессией, 13% мужчин, 28% женщин или наоборот, я уже не помню - в общем, 20% больны, их надо лечить, есть новые лекарства, и им становится все лучше и лучше; о психотерапии, конечно, ничего не говорят, но перспективы самые светлые. А потом спрашиваю у коллег: "Вот, коллеги, мы тут говорим все теоретически, а я люблю практически: интересно - важен собственный опыт - кто из здесь присутствующих время от времени испытывает депрессию?" И поднимает руку только один. Вот здесь, вижу, тоже один поднимает, очень хорошо, и там - из двухсот десяти психиатров поднимает руку только один. Я говорю: "Коллеги, что-то не в порядке - по статистике 20%, т.е. должно быть сорок-пятьдесят человек, а тут только один. Психиатры же испытывают такую нагрузку; вот, по статистике, в пять раз чаще кончают жизнь самоубийством, чем остальные - так что вас, вообще-то, могло быть тут даже восемьдесят, испытывающих депрессию!" Некоторые коллеги начинают хлопать - захлопывать, а микрофон-то у меня. Говорю: "Коллеги, обратите внимание на тех, кто хлопает". Количество хлопков немножко поубавилось. Говорю: "Все вы, насколько я знаю, применяете антидепрессанты для своих больных. Хочу спросить: кто из здесь присутствующих сам принимает антидепрессанты?" Опять поднимает руку один человек - мой хороший приятель. О чем это свидетельствует, если применяют лекарства месяцами и годами для других, но не для себя? Печальное явление. Это - психиатрия на уровне знания, но не на уровне личности.
Еще одно печальное переживание. В мае этого года я присутствовал на конференции врачей-христиан. Как минимум, я сам перед тем сообщил об этом событии тридцати психиатрам и десятку психологов. На конференции было пятьдесят человек, из них пятнадцать гостей - из Турции, из Соединенных Штатов, из Латвии, Белоруссии. Соответственно, тридцать пять из Литвы; из них, по-моему, два или три психолога и ни одного психиатра, кроме меня. Конференция чрезвычайно интересная. Интересные докладчики были, например один, из Греции, сказал: "У нас очень легко определить, кто из нас христианин, кто - нет. Любого спрашиваешь - он обижается: а ты что, думаешь, я дурак - все христиане". Это тоже свидетельствует о нашей духовности и состоянии дел в этой области.
Теперь с точки зрения духовности - о психопатологии и терапии. Основные понятия - если бы я вам тут читал Интенсивную терапевтическую веру, там более десяти важных понятий. Но тут я хочу остановиться на важных понятиях в области психопатологии, на явлении, на сущности. О сущности греха, о сущности страсти, о сущности знания и о сущности болезни. О сущности некоторых болезней - депрессии, невроза, шизофрении, о сущности души, духа, веры и здоровья.
Так, чтобы вы не только слушали, но и участвовали, ответьте: кто из вас имеет понятие о грехе? Что такое - грех? Особенно в нашей области - грешен, поэтому заболел. Грешен, поэтому неустойчив. Ну, не видно желающих. Но это чрезвычайно важно: понятие и потом явление, проявление и событие. Все мы грешны. Итак, если рассматривать с нашей перспективы, с точки зрения психиатрии и психотерапии, то грех - это нежелание выйти из состояния самотождества. Если брать философски и теологически, то грех - это отпадение от духовного в материальном. Это - замечательное определение, но оно недостаточно рабочее, недостаточно трудовое. Если продолжить: это утверждение себя как себя без своего отношения к другому. В реальной жизни - к другому человеку, а если эта реальная жизнь настоящая - к Господу Богу, к Абсолюту. Грех - это то состояние, которое объясняет "я" через "я-же", через себя, делает из себя единственную точку реальности. Грех есть то, что закрывает от "я" реальность. Ибо видеть реальность - это значит именно выйти из себя и пережить свое "я" в "не-я", то есть - в другом, в зримом. По большому пониманию, это значит - полюбить по-настоящему; мы выходим из себя, если уходим к любимому, а не выходим - к своему врагу. В образах - грех есть непрозрачное, мрак, мгла, тьма. Свет есть являемость, реальность. Тьма же, напротив, отъединенность, разрозненность реальности, невозможность явления друг другу, невидимость друг для друга. И это касается не только наших взаимоотношений, но и внутренних наших процессов, которые становятся невидимыми друг для друга. Наши ощущения становятся невидимыми для наших чувств, для наших потребностей. Вот: смотрим, но не видим, слушаем, но не слышим. Вот так начинается отпадение от сути, от целостности.
О знании. Знание, конечно, великое явление. В наше время столько знаний, столько ненужных знаний, знаний, которые нас не объединяют, а разъединяют, что знание является не истинным. Трудно удержаться от межличностных ассоциаций. Когда я начинал работать в психиатрии, в общем-то было тридцать болезней: четыре основных невроза, психопатии, депрессия, маниакальный психоз, органические психозы, психозы. А сейчас, вы знаете, по ИСД триста семьдесят четыре нарушения; сейчас в области диагностики мы просто теряемся. Раньше была цельность того же невроза по разделению вариантов, а сейчас, когда мне надо классифицировать, я должен листать, листать и связывать между собой разные диагнозы. Когда я начинал практику, были три основных лекарства: аминазин, мелипранил и новопассит. Потом проявился еще и реланиум. Сейчас их, как вы знаете, около пятисот разных. В них ориентироваться тоже очень трудно. Это тоже разделение. Когда я начинал, я знал около десяти психотерапевтических методов. Сейчас, как вы знаете, от пятисот до тысячи разных школ. Это - знания; они нас разделяют, разделяют, разделяют - и, кстати, наших пациентов тоже разделяют. Хочется сказать: знание оказывается одной из причин психопатологии у больных, которые перестают ориентироваться в том, что происходит, да и мы перестаем ориентироваться в том, что происходит. Болезнь. И знание отрывается от личности - один из грехов. Если путь только через знания, это - сомнительный путь. Истина, в которой один процент лжи, является стопроцентной ложью.
Теперь - болезнь с духовной точки зрения (я говорю в основном о психических духовных заболеваниях). Это, как я говорю, отпадение от духа. Когда душа больше ориентируется на тело, чем на дух; привязывается к телу, а не к духу. Смотрит наша душа вниз, а не вверх. Душа слепнет без духа, теряет способность непосредственного общего созерцания. Созерцание - совместное зрение; видят не только наши глаза, но и наш слух, и наши чувства - чувства наши становятся зрячими; наши желания становятся зрячими. Душа теряет возможность связывания отдельных восприятий, чувств, влечений, переживаний в мозаику целого. Теряет способность прозрения. А в жизни нам важно не поверхность видеть, а прозревать. Не то, что у нас на лице, а то, что за лицом, какой у нас лик. А иногда даже лицо не видим, а видим личину. Душе приходится потерю видения восполнять воображением. Это касается нас, и нашей профессии тоже. В памяти так - психиатры знают, что такое конфабуляция: человек забыл, и начинаются фантазии - при органических расстройствах: спрашивает, где ты был - и человеку стыдно сказать, что не помнит, и он рассказывает. Ему семьдесят пять лет, а он рассказывает, что вчера дочку водил в детский садик. Это в памяти. Но также бывает и в мышлении. Появляются сверхценные идеи, сверхценные чувства, воображения, страстные желания, фантазии, бредовые идеи и так далее. Чем более греховен человек, тем менее он видит реальность, тем менее видит свою греховность, свою болезнь. Вот такая суть болезни.
Например, депрессия связана с грехом сожаления. Многое не по-моему, не так, как я представляю и воображаю себе. Печаль, которая уже не на пользу, без смысла. Печаль дана для того, чтобы углубить нашу душу, чтобы глубже прочувствовать нашу потерю, наше несовершенство. Если мы через свое несовершенство позволяем понять другому свое несовершенство - тогда можем помочь. Греховные корни шизофрении - это самоуверенность, мечтательность, своеволие, инфантильность и безответственность. Как работает механизм греха: мечтательность - это уход от реальности, ответственности, деятельности, погружение в умствование; не слова, словеса.
Хочется процитировать великих людей, классику. Карл Ясперс определяет болезнь как "пограничное состояние, которое отрезвляет, пробуждает от духовного сна, обнаруживает подлинную сущность человека. Болезнь позволяет узнать нашу ничтоподобность (не ничтожность, а то великое ничто, о котором говорится в экзистенциальной философии), слабость, побуждает искать спасение в Боге. Что перед лицом смерти остается существенным, то - экзистенциально, а то, что утрачивает свою ценность, то есть голое бытие". Или еще другие наши великие мыслители, философы, которые умеют писать популярно, но и реально. К примеру, Иван Александрович Ильин: "Болезнь. Она как посетитель: что она хочет от меня? Она как путешественник: куда же я попал? Она как друг, который хочет предостеречь меня: берегись, здесь ты сделал в жизни ошибку, здесь с тобой может случиться что-то серьезное. Благодарю тебя за предостережение, за то, что посещаешь меня и побуждаешь к этому путешествию"... В том числе путешествие к безумию и обратно, в депрессию и обратно. Кто хочет путешествовать, должен уметь молчать. Так что - смотри и слушай. Оба - инстинкт и дух - должны дать знать о себе, оба должны поведать нечто значительное; оба должны быть едины во мнении. Инстинкт должен излечить тело; дух - исцелить душу. Быть больным - это означает одновременно исцелить душу и тело. Вот такое определение болезни.
Теперь из области терапии. Душа. Ну, коллеги, вряд ли кто-то из вас осмелится сказать, что у него души нет. Психотерапия - это психотерапия душой. Что такое - душа? Это нелегко определить, но необходимо. Какое хорошее слово - необходимо: обойти нельзя. И мне нелегко, и мне хочется иногда определить абстрактно, философски. Семен Франк говорит: "Это - непостижимое, но постигаемое. Это - не цель какая-то в конце пути, а путь." Замечательное, подготавливающее нас понятие, но в практическом плане, для того, чтобы оно помогло, действовало в жизни и заставило нас трудиться, этого не достаточно. И можно сказать, что душа - это то, что объединяет все наши душевные процессы. Душа - это то, что объединяет и служит почвой, служит атмосферой, теплом, уютом для тех душевных процессов, которые происходят внутри - для наших восприятий, ощущений, чувств и т.п. Если образно говорить, это - домашний очаг, где мама наша, она все создает. И если мы хотим иметь реальную жизнь - это то, куда мы должны время от времени возвращаться, откуда мы должны смотреть на внешний мир. Душа обращена к земным, физическим, телесным явлениям. И она часто ищет опоры в этих телесных, физических, внешних явлениях. Она связана с землей.
Дух. Мы увидим, насколько дух сложнее души. Дух, по определению, в самом большом выражении - это личность. Одна из сущностей троицы: Бог-отец - личность, Бог-сын - личность, Бог-дух святой - личность. Т.е. это - сущность гораздо более сложная, чем душа. Дух объединяет нас с миром, объединяет "я" с "мы", смиряет, объединяет человека, как и Бога - объединяет нас в сына, в отца, в святого духа. Мы созданы по образу и подобию. Дух - это образ и подобие. Дух - это святой дух. Если коротко - дух объединяет. Мы созданы по образу и подобию; все, что необходимо, он позволяет нам увидеть в виде образа. Дух позволяет нам отречься от мелочей и прозреть за мелочами. Тут лучше всего помогают метафоры. Есть замечательная метафора веры богослова Дамаскина. Он говорит, что простой человек смотрит на икону и видит доску, на ней разные цвета. А вот верующий человек видит не только образ Богоматери или Иисуса Христа, но испытывает воздействие этого образа. И вот это то, что позволяет воспринимать воздействие этого образа. Если опять переходить к действию - здесь наш язык нам опять помогает: "Собраться с духом, набраться духа". Душа тоже важна: что-то мы делаем, и одно дело, если мы делаем с душой - так, как нас мама учила, так, чтобы все было как у мамы - или делаем без души. Вот и тут - набраться духа, собраться с духом - это тогда совсем другая жизнь, совсем другая терапия. Дух и духовность позволяют нам почувствовать себя не работниками у хозяина, а сыновьями отца, наследниками, сотрудниками и создателями - когда с нами Бог. Я работаю, я тружусь, и с нами - Бог. А когда один работаю, тогда и "Бог с ними!"
А теперь о вере. Самый, кажется, простой вопрос. И язык нам хорошо подсказывает. Вера. Уверенность - не вера, а уверие. Или доверие - до веры. Или недоверие. Как Михаил Задорнов говорит "недоперепитие". Кто может сказать, что такое вера? Вот, коллеги, все мы профессионалы. Ну, бывает - мы знаем, только не можем это назвать. В чем наша профессия сложна - это и наука, и искусство; трудно бывает выразить так, как мы это хотим выразить. Но, к сожалению, приходится. И лучше всего применить образ. Какая разница между знанием, уверенностью и верой? Вот идет канатоходец. Видно, что не молодой, но и не старый. Знать мы не можем, что не упадет, скорее, мы уверены. Все может быть - поскользнется, что-то там пошатнется - все может быть. Но настоящая вера тогда, когда я согласен сесть ему на шею, и пусть он ходит тут, наверху, вместе со мной, и я буду чувствовать себя там удобно. Тогда это все - уверенность, доверие, знание - объединено в ту удивительную цельность, которой является наша личность. Может быть - к сожалению, не часто так бывает - одно дело, когда я сижу в зале и смотрю, другое дело, когда я сяду ему на шею и буду чувствовать себя также уверенно, как чувствую себя здесь. И, поверьте мне, не многие это могут сделать. Это - много процессов, в том числе и убежденность, но преобразованная нашим личным опытом. Или, в более широком смысле, это, скорее всего, путь наш к Богу, к Абсолюту. Так же, когда мы говорим о передаче этой веры - это не говорение, а свидетельство. Я посидел у него на шее, когда он ходил, и могу на основании своего глубокого опыта свидетельствовать, что там он ходит уверенно, и что он - специалист. Часто передача веры - это, как учат нас священные истории, это - мученичество. Кстати, с греческого перевода, свидетель и есть мученик. Веру можно передать, можно подарить, но нельзя продать, нельзя отобрать. Не всякий может передать, не всякий может взять, не всякий может получить, а только личность.
И, наконец, что такое - здоровье? Сначала напомню в общем, а потом попробую проиллюстрировать. Самое абстрактное определение здоровья - это гармония физического, душевного и духовного. Без ущерба одного за счет другого. В здоровом теле здоровый дух. Физическое состояние не должно мешать душевному, душевное - духовному. Гармонично быть в со-бытии друг с другом. Это - связь земли с небом. Связь с ада с раем. Через дух. И связь не через границу, не через какое-то время, а через взаимопроникновение. С наличием не границы, не нейтральной полосы, а совместной области. Душа взаимопроникает в тело, дух проникает в тело и в душу. Здоровье - такое желание жить, что не становишься меньше от того, что испытываешь даже страдания.
Теперь хотелось бы привести несколько примеров из своей практики. Начнем с самого простого, когда воздействуешь на человека с помощью души, с помощью духа и его веры в Господа Бога. Конфликт поколений. У вас конфликт с родителями. Я спрашиваю: скажите, ваши родители просили вас у Бога? Просили, чтобы вы родились? Или вы родились сами? Или вы родились от удовольствия, как наказание за удовольствие, греховное удовольствие? На некоторых действует не хуже, чем у классика. Помните, у Виктора Франкла, когда умерла жена и врач переживал очень, ему задает Франкл вопрос: "А что было бы, если бы вы умерли, а жена осталась?" Доктор отвечает: "Я еще ничего, я еще держусь, а ей был бы вообще ужас". Значит, смысл его мук, смысл того, что он остался, освобождает его во многом. Второй пример тоже нередко случается. Умирает у достаточно молодой мамы сын. Нет смысла, ничего. Верующая, но мучается. Задаю вопрос: "Вы любили свою маму?" "Любила". "Ваша мама любила вашего сына?" "Любила". "Скажите, может, ваш сын нужен своей бабушке? Может, поэтому он ушел так рано туда?" Действует. Иногда бывает хорошее начало для дальнейшей терапии. Ну и под конец самый личный пример. Про себя. Уже такой возраст, когда можно про себя говорить, на своем личном примере. (Вроде бы простое действие, и даже не подарок, а дар - событие огромной важности). Десять лет тому назад приехал из Минска коллега и просит: помоги мне выбрать телевизор. Тогда была инфляция, денег не было ни у нас, ни там. Выбрали мы телевизор, около двухсот долларов. И есть разница - с пультом или без. Пульт стоил около двадцати долларов. Я говорю, что этот пульт важен. Он говорит: "Да, важен. Но если подумать, что я на этот пульт растрачу месячную зарплату, то я не могу купить этот пульт". Я говорю: "Ладно, ты не можешь, а у меня это трехдневная зарплата, я могу тебе этот пульт купить". Он говорит: "Я не могу себе это позволить". "Но я могу себе позволить, - говорю, - этот пульт будет у тебя работать десять лет. И каждый день тебе придется включать, переключать и выключать телевизор по пять-десять раз. Представь себе, что я с этим пультом работаю у тебя в услужении. Сидишь так, а я бегаю туда-сюда. Ты только скажешь: "Сашка!" - и я сразу побегу. Пять-десять раз в день буду бегать". И он говорит: "О, это совсем другое дело - покупай!" Вот я у него десять лет бегаю. Вот: вроде бы двадцать долларов, но совсем не доллары. Совершенно другое. Действие души и духа. Это - дар и служение.
Я, несмотря на все мои заслуги, не уверен, что я попаду в рай. Но я почти не сомневаюсь, что мой папа меня там ждет. И если он ждет, то я туда не попасть не могу. Это - мои личные отношения с моими родителями. Или, как я в отделении шучу: я сомневаюсь, что за свои заслуги в отделении попаду в рай - могу и не попасть. Но если мои сотрудники за меня помолятся - они такие, что их молитвы будут услышаны. В рай я попаду.

Взято с: http://existradi.ru/Alex.html

[Александр Вакуров]

А. Алексейчик (Литва).
АНТОН ИВАНОВИЧ ДЕНИКИН, ИВАН АЛЕКСАНДРОВИЧ ИЛЬИН, РУССКИЕ ЛЮДИ, КОТОРЫЕ НЕ ПРОИГРАЛИ СВОЮ ГРАЖДАНСКУЮ ВОЙНУ И КОТОРЫЕ ПОМОГАЮТ ЕЕ ВЫИГРАТЬ НАМ

Когда я получил такое предложение — написать статью «Иван Ильин в моей психотерапии» (к переносу праха Ивана Ильина в Россию), для меня было, по одной из основных тем Ивана Александровича, очевидно, что отказаться от такого предложения я не смогу. Слишком многим я обязан и этим двум русским людям, и многим другим эмигрантам, чтобы не выразить хоть таким образом им свою благодарность.
Вильна, конечно, не идет ни в какое сравнение с такими центрами эмиграции, как Париж, Берлин, Прага, Белград, Рига, но эмигрантской литературы 20–80 х годов в нашем городе было немало... И Деникина, Бердяева, Ильина, Франка, Степуна я прочитал довольно рано: в 60–70 годы...
Первое впечатление, конечно, было — знаменитое гипиусовско-мережковское: мы — не в изгнании, мы — в послании. Что, конечно, тоже легло на душу и отразилось в моей психотерапевтической работе: и я — в послании... Я читаю, переживаю то, что недоступно моим находящимся в своей малой и большой «гражданской войне» пациентам.
Конечно, я не идеализировал эмигрантов: они проиграли войну, ушли «под защиту чуждых крыл»... Оставили нас...
Но вот отдельные личности вставали передо мной в нетипичной для привычной советской действительности искре-нности, истинности.
Антон Иванович Деникин — личность без страха и упрека. Без страха и упрека народу, его, их, русских офицеров, не поддержавшему...
Иван Александрович Ильин — личность без гнева и упрека. Без гнева и упрека народу, выбравшему, прельстившемуся, предпочетшему мнимое — действительному, оче-видному...
Благодаря А.И. офицерство перестало казаться малоинтеллигентным и маловоинственным... Пожалуй — наоборот...
Благодаря И.А. интеллигенция перестала представляться слишком интеллигентной и бессильной. Скорее — наоборот...
Русское духовенство...
Русский народ... Не без упрека, не без гнева, не без страха, но и не без души, не без духа, которым могут позавидовать в XX веке более благополучные народы...
Но почему же они «проиграли» все войны в XX веке? И русско-японскую, и I мировую, и гражданскую, и II мировую (по окончательному результату), и холодную, и чеченскую?
И малые гражданские войны?
И экономические? И семейные? И демографические?
Кто виноват? Интеллигенция? Офицерство? Предприниматели? Рабочие? Крестьяне?
Мои деды?
Мои родители?
Я сам?
А.И. Деникин, И.А. Ильин, когда их читаешь, когда с ними общаешься, оче-видно не про-изводят впечатления проигравших свои войны...
Труд их очевиден... Даже страда.
Но — не поражение.
И я вместе с ними, в мои пациенты, читая И.А., своих войн не проигрывают...
Но война продолжается.
Но как нередко она выигрывается в душе и духе. Исцеляются наша душа и дух... Благодаря этой вечной войне...
И когда «войны» «выигрывались» (1917, 1921–24, 1939–40, 1944–48, 1989–95 гг.) и «все по отдельности» и «все вместе» оказывались в душевном, духовном, а потом и материальном провале.
Как проигрывает невротик, выигравший за счет своего невроза, но с этим численным превосходством (я со своими невротическими комплексами) победивший свой разум и своих близких...
Как проигрывает психотик, победивший за счет своего психоза (бред преследования очень помогает при беге на длинные дистанции), но «оторвавшийся» от своего собственного рассудка (способности здраво рассуждать), оторвавшийся от своей души, «эмигрировавший» в мнимый мир, мир мнений, где нет пределов, нет о-пределенности, где «все позволено»...
Тема — неисчерпаемая...
Но в практике не-об-ходимо себя и своих пациентов ограничивать, полагать пределы.
И чаще всего я выбираю для себя и для моих больных в соратники в ратном труде во всевозможных, вечных «гражданских войнах» Ивана Александровича Ильина.
Хотя для военных часто больше со-ответствует Антон Иванович Деникин.
Для философски настроенных пациентов — Николай Александрович Бердяев.
Для религиозных — Дмитрий Сергеевич Мережковский...
Иван Александрович — не-обо-зримо широк. Но в этой широте не теряешься — наоборот, легко осваиваешься, находишь себя, свое... И.А. Ильин — целен, целебен.
Он — историк, философ, политик, психолог, теолог, культуролог, литератор... воюющего века, наполненного болью мiра.
Он сам наполнен этой болью, этой войной, болезненностью.
Но он хорошо это чувствует...
Есть такая народная мудрость: свое добро рук не тянет. Он всю эту боль, болезненность хорошо у-своил. Сделал их своими. И как свои — хорошо чувствует. И с ними хорошо себя чувствует... И не только потому, что боль о-бращает нас к о-бережению больного, но и мобилизует в нас здоровое, доброе, еще неповрежденное, целое.
Он добро-душен. Добр душой. Даже — когда воинственен. Он сражается, разит не для победы, а для мира.
И нас учит этому.
Учит нас в этом мире, с самим собой хорошо себя чувствовать, Особенно, когда нам трудно вообще и себя и мiр «чуть», чувствовать. Когда нами и не нами мiр «отчужден», «приватизирован», «национализирован», «глобализирован», обездушен, разодухотворен... Когда мiр противо-стоит. Когда он — без меня неполон, нецелен.
Тогда «Я» человека, объединяющее в целое бесчисленные душевные процессы, поддержанное душой, а душа, поддержанная духом, могут стать целостнее, добрее «мiра», центром кристаллизации доброго мiра, началом внутреннего и внешнего исцеления.
Итак — широта и цельность.
Множество целительных представлений о нашем больном внутреннем и внешнем мiре.
Если бы я писал монографию «Иван Ильин — душевный целитель нашего времени», я из двадцати томов его сочинений выбрал бы не менее пятидесяти «размышлений» и «упований», «тихих созерцаний» и «очевидностей». И привел бы их целиком как маленькие поэмы. С очень небольшими комментариями для практического употребления. Текст мастера и комментарий подмастерья.
Но благодарность требует краткости. Надеюсь ее выразить своим выбором, трудным выбором всего нескольких текстов. И еще более трудным выбором из текстов.
О ЛИЧНОЙ И ОБЩЕЙ ЖИЗНИ. Об истинной жизни и пустой.
«...Кто-то жил, любил, страдал и наслаждался; наблюдал, думал, желал — надеялся и отчаивался. И захотелось ему поведать нам о чем-то таком, что для всех нас важно, что нам необходимо духовно увидеть, прочувствовать, про-думать и у-своитъ. Значит — что-то значительное о чем-то важном и драгоценном. И вот он начал отыскивать верные образы, ясно-глубокие мысли и точные слова... долго, годами, иногда — всю жизнь... Ищет сразу и правды, и красоты, и точности... видение своего сердца... Перед нами накопление чувств, постижений, идей, образов, волевых разрядов, указаний, призывов, доказательств, целое здание духа, которое дается... прикровенно, как бы при помощи шифра...»
И когда человек по-настоящему постигает, достигает важное, драгоценное, что пре-ображает его, он учится это неоднократно воспроизводить для себя. А затем воспроизводить, и не только в словах, для другого... И только когда другой способен к такому вос-созданию, к ясно-виденью и пре-ображению, только тогда жизнь делается явной, действенной, действительной, настоящей, не рассудочной, основанной на мимолетных мнениях, не мнимой, не пустой.
Только тогда возможна истинная со-в-местность, со-временность, со-общность, со-дружество, про-зрачность, про-никновенность, про-нзительность...
(Я вглядываюсь в жизнь / Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. С. 91–92. М.: Русская книга, 1994. Разрядка и пропуски мои. — А.А.)
О СМЕРТИ.
«...У меня всегда было такое ощущение, что в смерти есть нечто благостное, прощающее и исцеляющее. И вот почему.
Стоит мне только подумать о том, что вот эта моя земная особа, во всех отношениях несовершенная, наследственно обремененная, вечно болезненная, в сущности не удавшаеся ни природе, ни родителям — сделалась бы бессмертною, и меня охватывает подлинный ужас... Какая жалкая картина: самодовольная ограниченность, которая собирается не умирать, а заполнить собою все времена...
...Око смерти глядит просто и строго; и не все в жизни выдерживает ее пристальный взгляд. Все, что пошло, тотчас же обнаруживает свое ничтожество, наподобие того, как листы бумаги, охваченные огнем, вдруг вспыхивают ярким пламенем и сейчас же чернеют, распадаются и истлевают в пепел. Так что в последствии даже не верится, что этот прах и тлен мог представляться важным и ценным. Но зато все истинно ценное, значительное в священное утверждается перед лицом смерти, победоносно выходит из огненного испытания и является в своем истинном сиянии и величии...
Бывают в человеческой жизни такие дни и минуты, когда человек внезапно видит смерть перед собой. Ужасные минуты. Благословенные дни. Тогда смерть, как некий Божий посол, судит нашу жизнь... И все, что в ней было верного и благого, все, чем на самом деле стоит жить — все утверждается как подлинная реальность, все возносится в сиянии; а все, что было мелко, ложно и пошло, — все сокрушается и посрамляется. И тогда человек проклинает всю эту ложь и пошлость и судит себя, как растратчика сил и глупого мота. Зато — как он радуется всему верному и подлинному, и сам не понимает, как это он мог жить доселе чем-нибудь иным...
А когда опасность смерти проносится и вновь наступает тишина и спокойствие, тогда человек видит, что вся его жизнь была как бы разобрана и провеяна, и делает один из значительнейших выводов в своей жизни: не все, чем мы живем, стоит того, чтобы мы отдавали ему свою жизнь. Только те жизненные содержания и акты полноценны, которые не боятся смерти и ее приближения, которые могут оправдаться и утвердиться вред ее лицом, Все, что стоит нашего выбора и предпочтения, нашей любви и служения даже и в предсмертный час, — все прекрасно и достойно. За что можно и должно отдать жизнь, то и надо любить, тому и надо служить. Жизнь стоиqт только тем, за что стоит бороться насмерть и умереть; все остальное малоценно или ничтожно. Все, что не стоит смерти, не стоит и жизни (Разрядка моя. — А.А.). Ибо смерть есть пробный камень, великое мерило и страшный судия...
Смерть не только благостна, она не только выручает нас из земной юдоли и снимает с нас непомерность мирового бремени. Она не только дарует нам жизненную форму и требует от нас художественного завершения. Она есть еще некая таинственная, от Бога нам данная «мера всех вещей» или всех человеческих дел. Она нужна нам не только как узоразрешительница или как великая дверь для последнего ухода; она нужна нам прежде всего в самой жизни и для самой жизни. Ее облачная тень дается нам не для того, чтобы лишить нас света и радости или чтобы погасить в нашей душе охоту жить и вкус жизни. Напротив, смерть воспитывает в нас этот вкус к жизни, сосредотачивая и облагораживая его; она учит нас не терять времени, хотеть лучшего, выбирать из всего одно прекрасное... Тень смерти учит нас жить светом... Ее приближение делает наши слабые, близорукие глаза — зрячими и дальнозоркими...»
(Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. С. 336–340. М.: Русская книга, 1994)
БОЛЕЗНЬ.
«Сначала установи, действительно ли это болезнь! Жизнь нелегка, часто довольно мучительна, возможно даже безрадостна; а наше подсознательное подобно ребенку, подобно женщине, подобно плуту: оно способно подражать любой болезни, убегать в «болезнь», играть роль «больного». Подобное невротическое состояние, несомненно, само является «болезнью», но это совсем иная болезнь: ее можно исцелить искренностью и пониманием.
Если же это действительно болезнь, — никогда не ворчи, всегда прислушивайся! Она как посетитель: что он хочет от меня? Она как путешествие: куда же я попал? Она как друг, который хочет предостеречь меня: берегись, здесь ты сделал в жизни ошибку, здесь с тобою может случиться нечто серьезное.
Благодарю тебя за предостережение, дорогой друг, за то, что посещаешь меня и побуждаешь к этому путешествию. «Кто хочет путешествовать, должен уметь молчать». Так что смотри и слушай! Оба — инстинкт и дух — должны дать знать о себе... Инстинкт должен излечить тело; дух — исцелить душу...
Инстинкт исцеляет тело. То есть: любое лечение есть самолечение. Эту таинственную работу не могут заменить ни врач, ни лекарства. Они могут только помочь, поддержать, ободрить. Этот метод исцеления... действует так, что не набрасывается на симптомы немедленно, чтобы их устранить; ведь они целесообразны, служат исцелению и исчезают в свое время. Инстинктивное самоисцеление и есть восстановление. Больной и врач должны самым внимательным, самым желанным образом идти навстречу этому восстановлению. Что идет ему на пользу? Отдых, покой, накопление сил, питание, воздух, тепло, хорошее настроение. И только потом остальное...
А дух исцеляет душу. И здесь — исцеление есть самоисцеление; только не «снизу», а «сверху».
...
... Тогда-то и начинается самое главное.
Что существенного она должна мне сказать? О моей жизни: что я не сумел хорошо ее устроить; что я не ценю здоровье как дар Божий; что я сам должен расплачиваться за свою вину в том, что заболел; что здоровье уже само по себе — счастье и радость. Вообще о жизни: что она полна прекрасного, мимо которого я до сих пор слепо и равнодушно пробегал; что она предоставляет бесчисленные возможности для любви, добра, самопожертвования и подвига, которым я, непонятно почему, дал пронестись мимо; что время спешит и земной эпизод моей жизни отмерен; что я бездумно жил до сих пор, растрачивая великолепнейшие дары и что завтра, да, уже завтра, начну новую жизнь. Затем еще о страданиях: что их нужно принимать как должное, что человечество непрестанно страдает и что предназначение страдания — дать понять человеку законы творения и волю Создателя, что вообще человек через страдания приходит к отрезвлению, просветлению, к совершенствованию; что самое важное в жизни — обрести через каждое страдание частицу истинной веры и истинной мудрости.
И что дальше? Болезнь стала восстановлением, отдыхом, просветлением в жизни! А теперь вот и исцеление. Нужны ли еще утешения?»
(Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. С. 104–106. М.: Русская книга, 1994)
«...Современность больна коммунизмом...
Коммунист — мастер разъединения и восстановления всех друг против друга на этом свете; он понимает в теории центробежные силы души индивидуума и души масс, и он умеет на практике разнуздать и разжечь эти силы... умеет обратить их в неистовство и безудержность... зависть и ненависть, накапливающиеся в душе человека, всю жизнь терпящего лишения; и в дополнение — искусство разложения и устранения духовного принципа в человеке. И это немало. Этого хватает, чтобы... тем не менее, повсюду денно и нощно идет опаснейшая и ужаснейшая война. Эта война есть гражданская война...
...Они не имеют ни малейшего представления о том, как будет выглядеть этот новый, с такой страстью провозглашаемый и прославляемый ими строй и во что он выльется. Они совершенно упускают из виду глубокую и таинственную силу творческого инстинкта человека; все, что ни воспринимают и с чем работают, становится при их прикосновении плоским, примитивным, механическим и мертвым; в их саду увядают все цветы жизни; от их взора ускользают все глубины внешнего и внутреннего мира; и особенно сильно развито в них отсутствие понимания тех духовных и благородных инстинктов, которые свойственны отдельному человеку и всему человеческому обществу... все их мировоззрение вовсе не замечает реальной ценности мира и практически минует ее...»
«Можно ли вылечить...? Да... Двумя способами: отрицательным и положительным...
... Положительным — когда человечество будет творчески созидать новый социальный строй, при котором живое братство устранит ошибки злоупотребления свобод и при котором живая справедливость исправит ошибки преувеличенного неравенства...»
(Собр. соч.: В 10 т. Т. 8. С. 8, 15, 16. М.: Русская книга, 1998)
Это написано 70 лет тому назад.
Гражданская война продолжается и вне человека и в его душе.
Не то ли самое мы можем сегодня сказать о «диком капитализме», «варварском либерализме», «фундаментализме», «монетаризме», расизме, национализме...
О ПРИЗВАНИИ ВРАЧА. (Мой врач)
«... У меня порой бывает чувство, что я действительно мог бы кое-что сказать по существу о лечебной практике... Труд врача есть не столько заработок, сколько служение; не столько обобщающее, сколько индивидуализирующее лечение; не столько конструктивная, сколько созерцающая диагностика... Врач клянется верой и правдой помогать страждущему. Но о самом главном вслух не говорится; оно предполагается и ясно без слов; и это главное — любовь... Труд врача — это служение любви в отношении страдающего. Если этого нет, нет самого сушественного; тогда все вырождается и практика превращается в абстрактное «подведение» больного под столь же абстрактное понятие заболевания и лекарства...
Я не могу помочь так, как надо человеку, который мне неприятен. Это неприятие я должен в себе перебороть. Мне надо не просто подойти к моему пациенту — мне надо войти в него... Мне надо как бы взять его за руку и вызвать в нем творческий подъем. Если я добился этого, если мне это удалось — значит, я полюбил его. Не удалось — значит, лечение было в корне неверным. Исцеление — это взаимодействие врача и больного. Надо, чтобы возникло некое целебное «мы». А это предполагает обоюдную симпатию... Нелюбящий врач — это рецептурный автомат...
Для каждого больного я должен создать в себе воображаемую, но точно соответствующую ему... живую картину-образ... Хороший врач должен быть как бы художником своего пациента; значит, мы, врачи, должны постоянно работать над совершенствованием своего восприятия. Нам задано вчувствование, и при том вчувствование созерцающее, которого не заменит и никогда не вытеснит абстрактное мышление...
Истинная терапия не просто пытается устранить симптомы, а побуждает организм самостоятельно преодолеть и исключить эти симптомы навсегда... Дело в том, чтобы наметить такой образ жизни для данного больного, чтобы он был в радость ему...
Есть поговорка: «Подбирай не Сеньку по шапке, а шапку по Сеньке». Применима она и к лекарствам, и к самому больному. Нет панацеи на все случаи жизни, нет всеисцеляющих «инъекций». Кажется нелепостью, когда врач какое-нибудь новое средство или новый образ жизни (разрядка моя. — А.А.) навязывает всем без разбора пациентам, экспериментируя, внушая, победно торжествуя... Такие врачи всегда были и есть. Такой врач «любит» тех из своих жертв, которым его лекарство «помогает», то есть которые дают пищу его тщеславию; и холоден, если не сказать враждебен, к тем, кому его мнимая панацея не помогает.
Тем самым я никоим образом не отказываюсь ни от лабораторий... ни от разного рода измерений и калькуляций. Я хочу только сказать, что все эти арифметические и механистические выкладки имеют в нашей практике определенное значение лишь как азбука в тексте терапии, т.е. как естественнонаучные азы диагноза, но не сам диагноз. Диагноз — это живое, художественно-любовное созерцание страждущего брата, а терапия — это дифференцированно-исследовательский подход к восстановлению утраченного равновесия организма.
Однако это не все. Горе тому из нас, кто упускает из виду, кто не принимает в расчет духовную проблематику пациента. Врач и пациент — это духовные величины, имеющие обоюдную причастность к судьбе страдающего... Есть болезнь пренебрежения телом — отсюда его истощение; есть болезнь пренебрежения духом — отсюда его немощность... Нельзя лечить тело без учета духа, но дух зачастую и слышать не желает о том, чтобы им занимались. Поэтому всем нам надо проникаться тонкостями исцеления духа, всегда иметь при себе как бы «очки наблюдения» невропатолога...»
(Собр. соч.: В 10 т. Т. 8. С. 492–498. М.: Русская книга, 1998)
Трудно удержаться от сожаления, что среди тридцати тысяч людей разных профессий так мало профессионалов, склонных хотя бы в некоторой степени так целебно, так по человечески относиться к своей профессии и своим клиентам.
В первую очередь это касается всех «слуг народа», борцов за народное дело...
И наконец, последняя из представляемых мной «очевидностей» И. Ильина, без которого не представляю себе моего представления нашего великого соотечественника.
О ЖЕНЩИНЕ.
«Все в этом мире носит в себе свою сокровенную сущность и предназначение, оставаясь верным им. Камень, растение, зверь могут быть только тем, что они есть: они существуют только в том виде, какой задан им природой; они — дети «необходимости», ездоки с односторонним движением... Но человек может быть и другим; он не просто управляемый, но еще и управляющий; он созидатель своей собственной судьбы. Это — дитя «свободы», его движение по жизни идет в разных направлениях. Он тоже несет в себе свою сокровенную сущность и призван хранить ей верность. Кабы только он так поступал!.. Кабы знал, куда эта верность зовет и что ему обещает... Как быстро попал бы он туда — в царство счастья и мудрости!
***
Для женщины ни счастья, ни мудрости нет, если она не хранит верность сокровенной сути своей. Тогда ее дивная сущность не выказывает мудрость свою и сжимается от горя и несчастья.
***
Прежде всего женщина — это цветок, дитя и ангел.
Всякая женщина — это потенция, но не всякая — актуальность. Эти формы как бы дремлют в глубинах женской сущности и посылают свет изнутри. В жизни любой женщины бывают мгновения, когда одна из этих форм просыпается, выступает на первый план и начинает выказывать себя; тогда женщина — настоящий цветок, или само дитя, или совершенный ангел. Все дивится ей и с радостью внемлет. Бывают женщины, у которых проявляется или одна только форма, или обе сразу: одна остается цветком, другая несет в себе дитя, а в третьей и дитя и ангел одновременно, а для цветка места нет... Беда начинается тогда, когда все три формы в женщине отмирают, так что она и не живет в них. Вот это действительно незадача: только плотью она еще женщина, душевно же она бесплотна, духовно мертва. То есть она как бы не женщина, но и мужчиной ей стать не дано. Все остальное, что еще делает ее женщиной, что еще и можно, и должно сделать — вдохновительница любви, супруга, мать, хранительница очага, воспитательница, повелительница, спутница жизни, — даже при самых лучших намерениях остается ей не по силам, потому что эфирная плоть ее женской сущности захирела и стала бесплотной.
***
Женщина... прежде всего цветок. Ее призвание — нежность и красота. Нежно ее восприятие; нежна ее природная тайна, которую она в себе воплощает; нежна ее фигура... Нежность обязывает ее быть красивой. Красивой может быть даже самая некрасивая из женщин... внутренняя красота светится через незадавшуюся внешность, поет и излучает счастье; тогда с радостью замечают красавицу в особо непримечательном лице...
И ни один цветок не гонит свое соцветие выше того, что положено ему. Ни один не хочет иметь больше того, что задано ему; ни один не пытается самоуправно исправить в себе свою природу или самовольно подчеркнуть свою красоту; нет в них ни тщеславия, ни властолюбия, ни зависти. Вот почему всякая жаждущая блеска, охочая до румян, тщеславная, деспотичная, завистливая женщина неверна цветку в себе и прегрешает тем самым против воли сокровенной сущности.
***
Любая женщина знает также о своем преимуществе быть ребенком и ребенком оставаться.
Женщина — это дитя, так как она живет чувствами; сердца ее добиться легко, ранить его — тоже. Она дитя, потому что во многом наивна и некритична... ее отношение к миру непосредственно и созерцательно. Вчувствование — это ее способ постижения... интуиция — способ мышления... Царство Божие всего ближе детям и женщинам...
Женщина может быть не только по-детски наивной, но и по-детски ребячливой, тогда она капризна, ненадежна, ветрена, безответственна, неосмотрительна, порой коварна и жестока. Тогда преимущество дитяти ей во вред и во зло; и с ней... придется хлебнуть немало горя...
***
Если женщина идет по жизни как цветок инстинкта и дитя духа... ей только и остается, что внять зову ангела-покровителя... Мы ведем речь не об образе-совершенстве, а о добром наставителе к лучшему...
...Своим постоянным советом, увещеванием, предостережением и поддержкой женщина станет мужчине утешением и защитой разбудит в нем творческое вдохновение, будет постоянно поддерживать в нем огонь и свет.
Образ ангела-хранителя в жизни легко исказить. Есть немало женщин, которым сковать человека легко, но освободить его для творческого труда не дано: одни не желают этого, потому что не хотят отпускать от себя влюбленного «пажа»; другие неспособны на это потому, что не могут справиться со своими страстями. Есть... такие, которые свободу творца блокируют своей опекой; есть такие, которые не созданы для легкого вдохновения и потому своим бабьим властолюбием подавляют и губят в мужчине творческий потенциал — ведь дух предписаний не терпит...
Любая добрая женщина могла бы стать для своего возлюбленного ангелом-хранителем, как и любая достойная женщина. Она способна на это даже тогда, когда самой ей не очень-то в жизни везет; достаточно вспомнить образ несчастной добромудрой Сони у Достоевского в «Преступлении в наказании». Но волей и притязанием здесь добьешься немногого; для этого надо оставаться цветком инстинкта и дитем духа.
***
Три этих облика — цветок, дитя и ангел... Если она прислушивается к цветку в себе, тогда образ действий ее органично спокоен... если прислушивается к дитяти в себе — ее жизнь приобретает ясность, чистоту и глубину характера ребенка; если прислушивается к голосу сокровенного ангела в себе — ее поведение несет на себе ангельский отпечаток, в ней появляется что-то провидческое...
Как никогда прежде нуждается сегодня мужская половина в услугах ангела-хранителя, чтобы снова обрести истинный путь...»
(Собр. соч.: В 10 т. Т. 3. С. 483–492. М.: Русская книга, 1994)
Итак, всего несколько тем: жизнь, смерть, болезнь, целитель, союзник, могущий быть себе и нам врагом... Мы — враждебные самим себе...
Но можем быть и с цветком, и с ребенком, и с ангелом...
Мы «прошли» по «гражданской войне». Нашей войне...
Надеюсь, — не к победе...
Но к миру.
Потому — что с таким со-отечественником.
О-битателем такого отечества, где и смерть, и болезнь служат вере, мудрости, жизни...
И в такой жизни войн не проигрывают
>