Культурология. Статьи Опции

[Александр Вакуров]

Культрологические статьи


ЗНАЧЕНИЕ СМЕХА В КУЛЬТУРЕ

Редкозубова О.С.

.: Дата публикации 02-Декабря-2008 :: Просмотров: 517 :: Распечатать данную статью :: Распечатать все статьи:.

Редкозубова Ольга Сергеевна
Тамбовский государственный университет имени Г.Р. Державина

Аннотация: в статье рассматривается значимость и функциональные особенности смеха в культуре и смеховой культуры, представленную в обрядово-зрелищных формах, словесных произведениях и фамильярной речи.

Ключевые слова: смех, смеховая культура, обыденность, фамильярность, студент.

Необходимость изучения многообразных форм человеческой жизнедеятельности делает важными исследования форм проявления смеха в ней. Следуя традициям ее изучения М.М. Бахтиным, отметим, что он представлял смеховую культуру как сплав трех составляющих: обрядово-зрелищных форм, словесных произведений и фамильярной речи, противостоящих официальной идеологии эпохи; все эти составляющие, по сути, представляют собой особые формы хранения и передачи информации о социокультурных ценностях.

Одновременно с этим, смех можно рассматривать как понимание того, каким образом можно решить данную проблему и найти выход из ситуации. То есть, смех есть реакция на проблему, легко разрешимую и не представляющую непреодолимой опасности. В студенческой жизни это часто встречается: студенты, пытаясь скрыть свою неготовность к занятиям, прибегают к смешным ситуациям, анекдотам и просто выходят из неловких и каверзных ситуации посредством смеха.

В силу этого особые свойства человека, обладающего пониманием, значительно больше, чем знания, это природные свойства личности, наделенной чувством юмора. Известно, что можно знать шутку, но не понимать ее: в силу этого, в основе смеха лежит нечто большее, чем только знание. Смех, таким образом, должен определяться через принципиально иную категорию, которой, собственно, и является категория понимания.

Многочисленные исследования смеха демонстрирует принадлежность его к ряду исторически выработанных и регламентированных форм социального действия, представляющих свои мировоззренческие ориентиры и культурные ценности. Это положение дает основания для выделения особой смеховой культуры, т.е. части общечеловеческой культуры, рассматривающей действительность сквозь призму смеха и комического.

Понимание является творческим процессом - приращение нового знания предполагает созидательную работу мышления, рефлексию и планирование, умение найти нечто общее в разнородных явлениях. На том же принципе основан и смех - единство процессов остроумия и творчества.

Важной характеристикой смехового понимания является биологичность. Михаил Бахтин говорит о понимании как о сочетании двух сознаний. При этом всякий объект познания проявляется как нечто персонифицированное: «Мертвая вещь в пределе не существует, это - абстрактный элемент (условный); всякое целое (природа и ее явления, отнесенные к целому) в какой-то мере личностно». Собственно в этой диалогичности понимания и коренится общепринятый тезис, согласно которому можно смеяться только над человеком и человеческим; смех существует только в диалоге личностей.

Понять адекватно любой культурный текст (в широком значении) - значит понять его контекст - исторический, религиозный, моральный, политический, научный и т.д. Ученый В.В. Ильин пишет, что понимание «связано с таким приобщением к смыслам человеческой деятельности, когда сознание начинает резонировать в вещах, а вещи выступают как вещание, раскрывая свой смысловой потенциал, удостоверяемый культурно-историческим, социальным опытом». Именно поэтому, хотя юмор и является общим достоянием человечества, его специфические проявления, например, национальные или профессиональные невозможно понять без предпонимания социальных и культурных смыслов, на которых он основан. Трудно понять студенческий юмор, ни живя и ни вращаясь в университетской жизни.

На основании всего можно сделать вывод о том, что смех является специфическим выражением понимания.

В условиях формирования информационного общества актуальной исследовательской проблемой становится вопрос о сущности, механизмах, возможностях и пределах взаимопонимания. Чрезвычайно важны эти позиции в студенческой среде. Смех и смеховая культура, прежде всего - коллективное понятие и занятие, в которую они (студенты) включаются при всяком удобном случае; по своей природе смеховая культура является ярко выраженным социокультурным явлением, выполняющим коммуникативную функцию. Коммуникация в студенческой среде чрезвычайно насыщенная. Так как молодежный возраст – это возраст общения, новых знакомств, обретение друзей и различных эмоций.

Цель студенческого взаимодействия - взаимопонимание, единые и согласованные действия всех членов общества. Для человека, включенного в общий процесс достижения цели, смех будет символом приятия и единения; для того, кто невольно тормозит этот процесс, ввиду чрезмерной педантичности, глупости и т.д., смех будет выражением неприятия и своеобразной, но действенной попыткой перевоспитания.

Смех и его разнообразные виды, как в условиях различных культур, так и в рамках одной культуры или социума несут некоторую информацию, сопровождаются определенными знаками, имеющими значения и смыслы, которые расшифровываются и принимаются или отвергаются окружающими. Это дает основание говорить о смехе как коммуникативном процессе, в ходе которого устанавливается (или не устанавливается) взаимопонимание между субъектами коммуникации.

Анекдот, остроту, шутку и т.п., что вызывает смех или улыбку, можно назвать объектом смеха. Коммуникантов, участвующих в смеховом процессе, т.е. шутников, пытающихся вызвать смех, и их слушателей, принимающих или не принимающих шутки, – субъектами смеха. В некоторых случаях объект и один из субъектов смеха могут совпадать, например, клоун, пытающийся вызвать смех над собой. Между субъектами смеха устанавливаются отношения понимания (взаимопонимания), когда они включены в единое смысловое поле, позволяющее им примерно одинаково истолковать заложенный в объекте смеха или приписанный ему смысл. Поскольку понимание всегда субъективно, ибо определяется индивидуальным полем смыслов, не вполне совпадающим с общим смысловым полем, возможна множественность и даже альтернативность пониманий как следствие осмысления объекта смеха различным образом, в частности, в различных социокультурных традициях, нравственных нормах, идеологических клише и т.д. Поэтому рискнем утверждать, что понимание объекта смеха всегда имеет место, поскольку субъект всегда приписывает той или иной смысл объекту смеха.

Объект смеха, сам смех и его характер определяются в целом социально-культурными условиями, задающими некоторое смысловое поле, в рамках которого осуществляется понимание объекта смеха.

Одно и то же явление может быть очень смешным в одной культурной эпохе и не быть таковым – в другой. Нынешние читатели очень удивляются, узнавая, что современники Пушкина весело смеялись над фразой в "Евгении Онегине": "На кляче тощей и косматой сидит форейтор бородатый", и приходится долго растолковывать, что же здесь смешного, кто такой форейтор и почему он был бородатым, хотя таковым быть не должен (расписать, в чем дело) В различных социальных группах или разных социально-исторических условиях также имеют место неодинаковые смеховые реакции на объект смеха, а порой выявляются различные, в том числе не смешные, уровни понимания смешной ситуации. Примером может служить типичный образ студента, который пришел на зачет или экзамен не подготовленным. Свое незнание студент может вуалировать эпатажной одеждой, видимостью тяжелой болезни, страдальческим рассказом о чрезвычайно бедственном положении семьи и мн. др. В том случае, если он проведет экзаменатора своими экзерсисами, то в поле зрения смеха попадает именно последний, а удачливый «ловкий» студент приобретает ореол «ловкача», который «обвел» его «вокруг пальца».

После этого, студент может смеяться в одиночестве, вспомнив выигрышную для себя ситуацию, или прочитав анекдот, или увидев некий другой объект смеха. Однако и в этом случае налицо коммуникация и процесс понимания и взаимопонимания по поводу объекта смеха. Во-первых, смысловое поле студента сформировалось под влиянием общепринятых смыслов и продолжает испытывать их воздействие. Во-вторых, в объект смеха, например, в прочитанный анекдот, заложен некоторый смысл его создателем. В-третьих, студент, приписав определенный смысл воспринимаемому объекту смеха, понял его. В-четвертых, в случае совпадения приписанных объекту смеха смыслов достигается взаимопонимание, хотя один из субъектов ( мы говорим о студенте)может находиться в другом месте.

История исследования конкретных критериев смеха, смеховой культуры, внутренних компонентов внутри ее, длительны и различны. Так, конкретные измерения, согласно которым сфера смешного раздваивалась, были: радость и торжество у бороро, целенаправленность и бесцельность у Аристофана, наличие или отсутствие вкуса у Цицерона. Смех, тесно связанный с биологической природой человека (вульгарной и беспричинной телесной радостью, обжорством, пьянством, распутством) противостоял смеху культурному: цивилизованному, целенаправленному, отточенному и разумному.

Сама сущность смешного, и собственно, смех есть реакция на что-то, победа над неким состоянием, что имеет древнюю дочеловеческую эмоционально-аффективную природу. В большинстве случаев это реакция на страх, где сам смех раздается как завершение состояния страха (все просто, а я боялся – (смех). Такая реакция присутствует во всех культурах и рассматривается как психофизиологическая его константа. Смех впервые раздается над поверженным врагом: это символ победы не только над противником, но и над страхом за свою жизнь. Этот победный смех является сигналом для членов племени, показывающим, что опасность миновала. Важно также отметить, что смех, прежде всего, является компенсацией именно ощущения страха - как индивидуального, так и коллективного; неслучайно смех часто звучит как реакция на отступивший страх.

На подобном принципе основана эффективность смеха в разрешении межличностных конфликтов; при этом смеховая разрядка часто играет первостепенную роль в преодолении кризисных ситуаций. Ролевые конфликты, особенно возникающие внутри семьи, создают напряженность. Шутка может помочь нам дать выход своим чувствам.

В первобытном обществе и, отчасти, в средневековом и ренессансном карнавале смех играл важную рекреативную роль: человек отдыхал от забот и проблем, от давления общественных норм, традиций и регламентации. Ритуалы и обряды существовали, в большей части, в особом, праздничном времени, четко отграниченном от времени трудового. Досуговый характер обрядов позволял отвлечься от каждодневных трудов, дать отдых, как телу, так и рассудку. Важнейшим из механизмов праздничной релаксации являлся смех. Подобная функция заложена уже в физиобиологических его основах - смех стимулирует выделение организмом эндорфинов, которые обладают специфическими наркотическими свойствами, притупляющими ощущения физической и духовной боли". Компенсация в данном случае выполняет защитную роль: не случайно то, что смех с успехом применяется в лечении, а также при оказании психологической помощи тяжело или неизлечимо больным людям. Защитную роль выполняет и черный юмор, связывающий смех и смерть: появившиеся несколько десятилетий назад шутки, связанные со СПИДом и взрывом в Чернобыле, в последние годы - с терроризмом, при всей их этической нежелательности психологически оправданы - они помогают справиться с угрозами и фобиями современного мира для налаживания нормальной каждодневной жизни.

На празднике часто звучит «беспричинный смех» - это ликующий смех человеческого здоровья, переполненности жизненными силами, радости существования, характерный, прежде всего, для детского мировосприятия или юности, наполненной новыми, сильными чувствами. Смысл и эмпирические причины такого смеха действительно трудно найти и строго классифицировать. «Подобно тому, как стоном человек привязывается к настоящей секунде своего страждущего тела (и он целиком за пределами прошлого и будущего), так и в этом экстатическом смехе человек свободен от воспоминаний и даже от желания, ибо обращает свой крик к настоящему мгновению мира и ничего другого знать не хочет», - пишет Милан Кундера . Тем не менее, можно сказать, что этот смех не эгоистичен, а диалогичен; эта «невыносимая легкость бытия» является способом отношения к миру как к Ты, способом, рождающим чувство всеобъемлющего понимания реальности во всей ее целостности. Очень часто именно такой – беспричинный смех – смех праздника и радости транспонируется в совместный, коллективный смех, который является совершенно особым уровнем смеха. Реакция каждого отдельного члена группы может вызываться разными комическими причинами, но общий смех подразумевает новый, социальный уровень понимания - взаимопонимание, являющееся признаком сплочения коллектива, дружеского участия и неформального равенства.

Смех, сам по себе, является оценочным сообщением, направленным на достижение определенного эффекта. Информация, передаваемая смехом, обозначает, как правило, негативную оценку объекта с точки зрения его соответствия социальным нормам. Смеховая информация проходит обратный путь от субъекта к объекту; при этом объект, в большей или меньшей степени, меняется под ее воздействием, направляя свое поведение в социально приемлемое русло.

Смеховая коммуникация всегда обнаруживает внутреннее устремление к увеличению числа участников: она отличается неполнотой и незавершенностью далее в диалоге двух субъектов. Помимо двух диалогических субъектов - того, кто высмеивает, и того, кого высмеивают, смех подразумевает и третью позицию - слушателя (слушателей). При этом смех проявляется тем ярче, чем больше людей вовлечены в сферу его воздействия: именно поэтому он так заразителен. Таким образом, смех изначально требует социального пространства. Смех может выступать также как определенная эмоциональная разрядка, отдых и защита от забот и проблем повседневной жизни, «предохранительный клапан» для асоциальных желаний.

Смеясь, человек и общество познают мир, преодолевая ложь, заблуждения и глупость и приближаясь к пониманию истины. Смех с этой точки зрения является формой познания. Иными словами, комическое можно рассматривать как специфический вид духовной деятельности человека и общества по постижению явлений окружающего мира, а, в конечном счете, и по созданию значимого мировоззренческого целого.

Особое значение смех приобретает в обыденном познании, обнажая, прежде всего, заблуждения, иллюзии, косность и догматизм в индивидуальной и общественной жизни - достаточно четко эти тенденции проанализированы различными теоретиками комического, прежде всего, Анри Бергсоном. В художественном познании область смеха значительно расширяется за счет свободного творчества художника, что расширяет и социальный опыт человечества, формируемый, в том числе комедиями, сатирой и другими художественными и близкими к художественным формами смеховой культуры.

Смех пронизывает различные сферы общественной жизни, однако в наибольшей степени он себя проявляет в сфере нравственных отношений. Это положение обусловлено рядом различных факторов. Прежде всего, смех, как и мораль, включен, прямо или косвенно, в процесс социальной коммуникации. При этом коммуникация - человека с человеком, группы с группой, личности и коллектива - опосредована общественной оценкой с позиции действующих норм. Смех также предполагает оценку сущего с точки зрения должного. И, наконец, смех, как и нравственные нормы, опирается на неофициальные санкции - прежде всего, на реакцию других и общественное мнение.

Подводя итоги, можно сделать следующий вывод, что значение смеха и смеховой культуры проходит определенные этапы и на каждом этапе формирует свое значение и влияние на культуру. На ранних этапах развития общества формируются базовые коммуникативная и игровая функции смеха. Первоначально смех служит сигналом для всего племени, указывающим на отсутствие опасности. Позже, с развитием досугово-обрядовых форм, смех, отчасти сохраняя первоначальное значение, превращается в символ праздника -временного завершения тяжелого труда и борьбы за выживание. Праздничная коммуникация, выраженная, прежде всего, коллективным осмеянием, таким образом, способствует достижению социальной общности. С коммуникационной функцией тесно связана игровая функция. Являясь частью игрового общения, смех, подобно последней, удовлетворяет ряд определенных социальных потребностей, способствуя консолидации.

Литература
1. Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура. // М.М.Бахтин как философ. - М.: ИФ РАН, 1992, - С. 7 - 19.
2. Бахтин М.М. Автор и герой. - СПб.: Азбука, 2000. - 336 с.
3. Бахтин М.М. Литературно-критические статьи. - М.: Художественная литература, 1986.-543 с.
4. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Советский писатель, 1963.-364 с.
5. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.
6. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979. - 424 с.
7. Бергсон А. Смех. - М.: Искусство, 1992. - 127 с.
8. Гусев С.С, Тульчинский Г.Л. Проблема понимания в философии. — М.: Политиздат, 1985. - 192 с.
9. Дмитриев А.В. Социология юмора. - М.: Издательство РАН, 1996. - 214 с.
10. Ильин В.В. Философия: Социальная философия, аксиология, философия истории. - М.: Академический проект, 1999. - 386 с.
11. Карасев Л.В. Философия смеха. - М.: РГГУ, 1996. - 224 с.

[Александр Вакуров]

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-КОММУНИКАТИВНЫЕ ОСНОВЫ ЧТЕНИЯ


http://analiculturolog.ru/index.php?module...&pageid=653

Стефановская Н.А.


.: Дата публикации 01-Июля-2009 ::


Стефановская Наталия Александровна
к. соц. н., доц.
ТГУ им. Г.Р. Державина


Аннотация. В статье рассматривается феномен чтения, его изменения, связанные с эпохой экранной культуры, изменения, происходящие в личности под его воздействием.

Ключевые слова: чтение, коммуникативные основы чтения, информацуия, информацонная культура, личность.

Феномен чтения относится к фундаментальным достижениям человеческого разума, его особая роль в развитии цивилизации в целом и любого современного общества неоспорима. Но в начале ХХI в., в период вступления многих стран в эпоху информационного общества, возникает новая глобальная проблема – очевидное противоречие между социальной потребностью в свободных, высокообразованных, развитых, функционально грамотных, творческих личностях и тотальным снижением читательской активности, позволяющей развивать эти социально необходимые качества. Снижение интереса к чтению, сокращение времени, уделяемого чтению, за счет потребления информации в других – электронных формах, постепенная утрата частью молодого поколения даже элементарных читательских навыков, выраженная в снижении уровня функциональной грамотности, – как негативная тенденция, грозящая необратимыми изменениями не только индивидуальной духовности личности, но и социальной системе, начинает осознаваться во многих странах уже с середины 1970-х гг. Но выдвижение в качестве главной причины глобальных трансформаций в системе чтения только экспансии экранной и компьютерной культуры ведет к излишне упрощенному, поверхностному пониманию динамики духовной жизни и слабо согласуется с представлениями о человеке как активном субъекте социальной жизни. Поэтому анализ глубинных экзистенциальных оснований кризисных явлений в читательской культуре становится весьма актуальным. Столкновение чтения как личной свободы с отчужденной социальной системой, ее организационно-упорядочивающим влиянием порождает ряд серьезных проблем, решение которых возможно на основе понимания исходных атрибутивных характеристик чтения как феномена духовной жизни личности и общества. Назовем лишь несколько из них:
- проблема дисбаланса между реализуемой и декларируемой ценностью читательской деятельности, истоки которой укоренены, по нашему мнению, в глубинном противоречии, противостоянии личности с ее индивидуальным духовным миром и социума с его тенденцией к омассовлению, расширению меры управляемости индивидом, нивелированию личностных проявлений;
- вытеснение чтения из доминирующей культуры в сферу отдельных субкультур и профессиональных групп, активно сопротивляющихся этому и пытающихся сохранять и поддерживать его реальную ценность (движение буккроссинга, работники библиотек, представители творческой интеллигенции, писатели);
- проблема использования чтения как технологии образования, получения новых знаний и значительное снижение интереса к чтению, его интенсивности даже в группах, где оно является незаменимым профессиональным или деловым инструментом (например, среди педагогов, учащихся) и др.

Актуальность анализа экзистенциальных основ чтения обусловлена и проблемой рассогласованности желаемой и реальной социализации личности, освоения ею системы культурных ценностей и норм, раскрытия креативного потенциала. В условиях массовизированного информационного общества меняются содержательность, масштабы и направленность духовной социализации, ее алгоритмы. Противоречия индивидуальной и макросоциальной среды, активизирующие контекстуальный диссонанс в экзистенциальном личностном мире, препятствуют выработке устойчивого и внутренне последовательного образа собственного «Я», делают его фрагментарным и проблематичным, в связи с чем, важно определение роли чтения как экзистенциальной духовной коммуникации в этих процессах.

Свидетельством осознания мировым сообществом негативности развивающихся тенденций в сфере чтения является то, что во многих странах разрабатываются программы и проекты поддержки и сохранения интереса к чтению, создаются национальные и международные общественные организации, фонды, пропагандирующие чтение (например, Международная ассоциация чтения (IRA), действующая с 1954 г.), 2003-2012 гг. объявлены ООН десятилетием грамотности.

Особенно остро обозначенные проблемы ощущаются в России, где читательская культура всегда выступала одной из главных составляющих духовной жизни. Исследователи не раз отмечали литературоцентричность русской культуры; но сегодня в результате огромного количества перемен, произошедших за короткий период в России, статус чтения, его роль, отношение к нему сильно меняются. Читательская аудитория все больше дробится, фрагментируется, она оказалась более пластичной, чем предполагалось ранее, и достаточно легко отказывается от статуса «самого читающего народа». Традиционные механизмы создания «человека читающего» и его круга чтения становятся малоэффективными и сохраняют влияние лишь на очень небольшую часть населения. В частности, по данным статистики и социологических опросов конца 1990-х – начала 2000-х гг. наблюдается значительный отток пользователей публичных библиотек, их число составляет лишь около 20-30% взрослого населения. Такое положение сопряжено с большим социальным риском, поскольку чтение представляет собой важнейший способ освоения жизненно значимой информации, без него немыслима интеграция личности в многонациональную и многослойную российскую культуру, понимаемую как весь комплекс духовных, материальных, интеллектуальных и эмоциональных черт; образа жизни; основных прав человека; систем мировоззрения, т.е. ценностей, норм, традиций, образования, характеризующих общество. В то же время от уровня культурной компетентности граждан во многом зависят экономика, политика, национальная безопасность и конкурентоспособность страны. Сложившаяся ситуация, которая может быть охарактеризована как системный кризис читательской культуры, требует всестороннего изучения и анализа причин кризиса, последствий, возможностей и способов выхода из него.

Обращение к исследованию экзистенциальных основ чтения дает возможность глубже понять и объяснить ряд процессов, происходящих в духовной сфере, например, устойчивость в истории цивилизации массового интереса к определенным видам и жанрам литературы, тенденции «читательской моды», закономерности формирования читающей элиты, динамику интереса к формированию личных библиотек и активности обращения к публичным библиотекам, специфику отчуждено-отстраненного отношения со стороны общества к «человеку читающему», явления библиомании и библиофобии и др.

Активное развитие манипулятивных практик воздействия на человека, в частности, через средства массовой информации, технологизация современной жизни, увлеченность все большего числа людей компьютерным общением обусловили всплеск интереса исследователей к экзистенциальной, персонологической проблематике. В этих условиях актуализируется и анализ чтения как опосредованной текстом духовной коммуникации и способа трансляции социальных ценностей. Традиционное чтение во всех его видах в современном мире вступает в жесткую конкуренцию с визуальными образами, и общество рискует утратить весь набор кодов, правил и поведенческих навыков, связанных с чтением. Утверждаются или навязываются новые способы чтения, изменение носителей письменных текстов вынуждает использовать новые интеллектуальные практики. Анализ экзистенциальных основ чтения на этом фоне станет основой для научно обоснованных прогнозов и определения перспектив социальной системы чтения, выявления диалектической связи принуждения, ограничений и свободы индивидуальной читательской деятельности.

Данное исследование представляется нам прямым и логически необходимым продолжением классических социологических исследований, посвященных изучению количественных параметров, репертуара чтения, социальных групп читателей, пользователей библиотек, издательской конъюнктуры и т.п.

Первые попытки философского осмысления чтения как феномена духовной жизни встречаются еще у мыслителей Древнего Китая и античности (Конфуций, Лао-Цзы, Чжуан-Цзы, Сократ, Платон, Сенека), в средневековой социально-гуманитарной мысли духовно-сакральные аспекты чтения и основы его психологического механизма затрагивались П.Абеляром, А.Аврелием, Г.Богословом, Г.Нисским, У.Оккамом, Оригеном, Тертуллианом, И.С.Эриугеной. В эпохи Ренессанса и Нового времени духовно-гуманистические аспекты чтения как способа интеллектуального развития личности нашли отражение в трудах Л.Бруни, Ф.Бэкона, Т.Гоббса, Р.Декарта, Я.А.Коменского, Дж.Локка, М.Монтеня, Д.Юма. В эпоху Просвещения в работах Вольтера, И.Гердера, П.Гольбаха, Д.Дидро, Ж.-А.Кондорсе, Г.Лессинга, Ш.Монтескье и др. просветителей обосновывается приоритетность социально-гражданских функций чтения. Чтение как эстетический феномен анализируется И.Кантом. В XIX в. различные аспекты чтения как социальной практики нашли отражение в работах, как философов, так и собственно социологов А.Бергсона, М.Вебера, Н.П.Гилярова-Платонова, В.Дильтея, Г.Зиммеля, К.Д.Кавелина, И.В.Киреевского, В.И.Ленина, К.Маркса, В.Парето, Г.В.Плеханова, Н.Н.Розанова, Г.Тарда, Л.Фейербаха, А.Шопенгауэра, О.Шпенглера.

В современной науке теоретико-методологические проблемы социальных коммуникаций, их антропологические основания, модели, структура и элементы коммуникативных процессов и информационного взаимодействия, имеющие метатеоретическое значение для нашего исследования, активно разрабатывались Н.Винером, Т.М.Дридзе, В.З.Коганом, П.Лазарсфельдом, Г.Лассуэллом, К.Леви-Стросом, Ю.М.Лотманом, Н.Луманом, Т.Ньюкомбом, Ч.Осгудом, Г.Г.Почепцовым, М.И.Сетровым, В.В.Собольниковым, А.В.Соколовым, У.Уивером, Ю.Хабермасом, Й.Хейзингой, Ф.Шарковым, К.Шенноном, Г.Шпетом, Р.О.Якобсоном и др. Вопросы аксиологической структуры, духовной и смысловой наполненности, социальной значимости языковых и текстовых коммуникаций анализировались Н.И.Берсеневой, Ф.Гваттари, Л.А.Голяковой, Н.Л.Грейдиной, И.И.Квасовой, С.В.Лещевым, Ю.И.Мирошниковым, С.П.Омилянчуком, О.М.Розеншток-Хюсси, И.А.Федоровым и др.

В ХХ в. проблематика чтения исследуется в гуманитарном знании на пересечении различных научных дисциплин и направлений, в которых в той или иной мере затрагиваются социальные аспекты читательской деятельности. Так, логические алгоритмы чтения как знаковой деятельности детально проанализированы в семиотическом и кибернетическом контекстах (Л.Витгенштейн, Т.А.Ван Дейк, Ч.Пирс, Р.О.Якобсон, Ю.М.Лотман, Т.Зберский, Т.М.Дридзе, В.С.Переверзев-Орлов, Р.Г.Пиотровский и др.). Диалогические отношения, возникающие между автором и читателем, опосредованные текстом, структура текстовой коммуникации исследовались на стыке социологии, культурологии, литературоведения М.Бахтиным, М.Бубером, А.Пятигорским, В.Проппом, Ф.Розенцвейгом, В.Шкловским, Ф.Эбнером. Достаточно детально разработаны схемы и модели читательского восприятия на базе герменевтического подхода в работах Х.-Л.Борхеса, Г.-Г.Гадамера, В.Изера, Р.Ингардена, Ю.Кристевой, У.Эко, Х.-Р.Яусса и др. Проблемы различных социальных стратегий читательской деятельности, их креативные и репродуктивные аспекты, критерии «идеального читателя» представлены в работах Р.Барта, М.Бланшо, Ф.Гваттари, Р.Гуасталлы, Ж.Делёза, Ж.Дерриды, Р.Жирара, Н.А.Зоркой, Ф.Лаку-Лабарта, М. де Унамуно, Э.Фромма, У.Эко и др.

Теоретико-социологические основания исследования чтения как социального явления в отечественной науке были заложены в рамках книговедческих и библиотековедческих исследований Н.А.Рубакиным, М.Н.Куфаевым.

В рамках социологии культуры и искусства отдельные теоретико-методологические аспекты изучения чтения, связанные с функционированием социальных институтов, образующих инфраструктуру чтения (библиотеки, книгоиздание, литературное творчество, журналистика, печатные СМИ и др.), закономерностями социального функционирования книги и библиотеки, социальными функциями печати и чтения, формированием литературного вкуса, творческой активности читателя, формированием читательской культуры посетителей библиотек, репертуаром чтения, читательскими преференциями, индикаторами читательского поведения разработаны Д.А.Баликой, И.А.Бутенко, А.А.Гречихиным, Ю.Н.Давыдовым, М.П.Ельниковым, Е.В.Завадской, В.С.Люблинским, П.Манном, О.М.Масловой, С.Н.Плотниковым, М.Г.Ханиным, М.Червинским, Р.Шартье, Дж.Х.Широй, Л.Шюккингом.

Социальные условия и последствия влияния технологического прогресса на трансформации читательской культуры, прогностический анализ тенденций бытования чтения в эпоху электронных коммуникаций представлены В.Н.Агеевым, Ф.Бретоном, П.Бурдье, А.Ю.Кругловым, М.Маклюэном, С.Пру, А.В.Соколовым, Г.Я.Узилевским, В.Э.Шляпентохом, К.Ясперсом и др.

Динамика читательской культуры современного общества в широком социальном контексте, макросоциальные процессы интернационализации чтения и взаимообогащения культур, чтения как фактора социокультурной стратификации исследовались Р.Баркером, Л.Д.Гудковым, И.В.Даньшиной, Н.Е.Добрыниной, Б.В.Дубиным, К.Куно, С.В.Мешковым, О.Митрошенковым, А.Молем, Р.Рахманалиевым, Н.А.Селиверстовой, А.И.Соловьевым, Ю.А.Сорокиным, В.Страдой, И.Н.Тартаковской, Ю.У.Фохт-Бабушкиным, В.Ц.Худавердяном, Р.Эскарпи.

Проблемы социальной регламентации чтения и социальных механизмов формирования читательской культуры, социальных факторов детерминации чтения (читательской моды, межличностных каналов распространения чтения, влияния референтных групп и «лидеров чтения»), его престижности и места в структуре бюджета свободного времени и образа жизни изучались В.Я.Аскаровой, Я.Анкудовичем, М.Д.Афанасьевым, А.В.Блюмом, И.А.Бутенко, Б.В.Дубиным, Л.А.Гордоном, Л.Д.Гудковым, Л.Н.Коганом, Э.В.Клоповым, В.Д.Патрушевым, С.Н.Плотниковым, М.Д.Смородинской и др.

Особенности чтения различных социальных групп, качественные и количественные характеристики чтения как показатель социального развития молодежи исследовались П.Б.Бирюковым, И.А.Бутенко, Е.П.Васильевой, Е.В.Захаровой, С.Н.Иконниковой, И.С.Коном, М.В.Кустовой, М.Левиной, В.Т.Лисовским, Ю.П.Мелентьевой, Р.Рахманалиевым, М.М.Самохиной, В.С.Собкиным, В.Д.Стельмах, У.Ф.Суной, Ю.У.Фохт-Бабушкиным, В.П.Чудиновой, В.Н.Шубкиным, П.М.Якобсоном и др.

Попытки разработать типологии читателей и видов чтения на базе различных социологических и психологических критериев предпринимались Р.Баркером, Г.Вольгастом, Г.Гирлом, Т.М.Дридзе, С.А.Трубниковым, Г.Шмидхеном и др.

Микросоциологический и социально-психологический подход к проблематике чтения, анализ возможностей самоидентификации, самоактуализации психических состояний через чтение, внутриличностных установок читательской деятельности реализован в работах В.П.Белянина, С.А.Борисовой, К.И.Воробьевой, Дж.Грациа, Ю.П.Дрешер, И.М.Кондакова, А.Е.Корсунского, Н.Г.Оганесяна, С.В.Ушнева и др.

Историография анализа чтения как социального феномена, социальной детерминации и специфики общественного отношения к чтению в различные эпохи представлена работами С.С. Аверинцева, В.Я.Аскаровой, Я.Х.Баккера, Б.В.Банка, И.Е.Баренбаума, А.А.Бахтиарова, В.Н.Васильева, А.С.Демина, С.П.Луппова, Е.Л.Немировского, М.М.Панфилова, А.И.Рейтблата, Н.Н.Розова, А.Ю.Самарина, Б.В.Сапунова, В.И.Смирнова, Л.В.Столяровой, А.Е.Шапошникова, В.А.Щученко и др.

Эмпирическими исследованиями чтения традиционно занимались в основном специалисты библиотечной сферы. Значительный вклад в накопление эмпирического банка данных и разработку исследовательских методик внесли работы исследователей XIX в., Х.Д.Алчевской, Н.А.Корфа, А.С.Пругавина, С.А.Раппопорта, Н.А.Рубакина, Л.Н.Толстого, Д.М.Шаховского. В первой половине ХХ в. разработка новых исследовательских методов продолжилась в исследованиях Б.В.Банка, А.Микуцкой, М.А.Смушковой, С.Струмилина, Е.И.Хлебцевича, Я.Шафира и др. Обзор эмпирических исследований чтения, проведенных в разных странах до 1940 г., и их результаты опубликованы в работе, осуществленной под руководством профессора Чикагского университета Д.Уэпласа «Что означает чтение для народа». Современные методики эмпирического социологического и социально-психологического изучения читателей предложены в работах Р.Бамбергера, В.П.Белянина, В.А.Бородиной, В.С.Грея, Х.Гроссера, И.Ф.Девятко, М.Дробежинского, О.Н.Никифоровой, В.П.Таловова и др.

Фокусные для нашего исследования духовно-коммуникативные и экзистенциальные аспекты чтения фрагментарно проанализированы в работах М.Бланшо, Г.Зедльмайера, Г.В.Иванченко, И.М.Ильичевой, А.Камю, А.Лэнгле, И.А.Мальковской, М.Мамардашвили, М.Мерло-Понти, О.Д.Наумовой, С.Неретиной, Ж.П.Сартра, Н.А.Терещенко, П.Тищенко, М.Хайдеггера, Т.М.Шатуновой, А.Г.Шубакова, И.А.Шубакова, К.Т.Якимчук, К.Ясперса.

Однако, несмотря на обилие исследований по проблематике чтения, вопросы экзистенциальных основ чтения как формы духовной борьбы с навязанным одиночеством и омассовлением личности не получили в них всесторонней детальной разработки.

Изучение этих позиций позволило сформулировать ряд выводов:

1. Чтение как феномен духовной жизни не сводимо ни к распознаванию каких либо знаков и символов, ни к реализации социального заказа на обмен информацией как важной характеристике совокупного общественного работника. По представлениям автора, наиболее гносеологически перспективное определение чтения связано с описанием его родового начала – дистантной духовной коммуникации.

2. Чтение как дистантная духовная коммуникация представляет собой важнейшую сторону антропогенеза, выражающую необходимость коммуницирования, как условия выживания рода. Оно, таким образом, не связано прямо только с появлением письменности и, тем более, книгопечатания. Напротив, письменность лишь специфический этап, характеризующий состояние чтения.

3. Исходя из известного платоновского тезиса о том, что любое позитивное явление должно подразумевать в исследовательской методологии «свою собственную тень», можно с уверенностью сказать, что в любом обществе существуют процессы «квазичтения», – того, что формально весьма похоже на чтение, но собственно им не является (например, чтение технических текстов, чтение рекламы с активным участием периферийного зрения и т.д.). Чтение и «квазичтение» образуют своеобразную диаду, выражающую особое противоречие в жизни общества, противоречие между необходимостью простого прагматически ориентированного обмена информацией и собственно духовным коммуницированием (в простейшем варианте – читателя и текста). Такое противоречие во многом задает энергетику, своеобразную борьбу, столкновение принципиально разных по своей природе морфем и символов духовной жизни общества.

4. Чтение, таким образом, может быть отчасти описано с помощью своих средовых эффектов, – например, через социальные функции, существование институтов и учреждений, стимулирующих или тормозящих обучение подлинному чтению. Оно, однако, совершенно несводимо к таким эффектам, поскольку на групповом и макросоциальном уровнях экзистенциальная природа чтения резко трансформируется, вступая в столкновение с колоссальной по масштабу системой «квазичтения». Последнее в современном мире и является чаще всего объектом целенаправленных организационных усилий. Иными словами, сейчас достаточно заметна зависимость – чем выше объем социальной общности, тем большую роль в нем играет омассовленное поведение, групповые ценности и, следовательно, «квазичтение». В этом смысле, чтение всегда субъектно, оно подразумевает особую духовную активность именно человека, а не группы и, тем более, массы.

5. Приведенная выше трактовка природы чтения подразумевает и выделение глубинных его экзистенциальных его основ. К ним можно отнести: имманентное противоречие ценностей социального и экзистенциального «Я», изначально заложенное в природе подлинного чтения; провоцирование чувства экзистенциальной тревожности при высоком интересе к тексту в подлинном чтении, возникающего вследствие усиления значимости символьного дистантного общения с личностью автора текста и блокирования рациональных социализированных ценностей, ослабления периферийного отслеживания внешней ситуации; аберрации темпоральности, показывающие явное изменение течения личностного времени и возникновение сложнейшей и нестабильной системы символов и образов самого текста, ассоциативных цепочек на него и внутреннего мира читателя; диалектику присутствия в чтении чувства смертности как осознания конечности, ограниченности индивидуального бытия; чувствование экзистенциального одиночества, генерирующее духовный поиск в процессе чтения; интенциональность акта чтения.

6. Экзистенциальные основы чтения даны в самих его мотивах, характеризующих людей как возможных участников дистантной духовной коммуникации. Иными словами, чтение имеет качественно особый процессуальный характер, где собственно удовольствие от умения распознавать графы и символы, абстрактная любознательность или желание развлечения характеризуют лишь предварительные этапы чтения, сущностные же этапы с необходимостью описывают диалектику своеобразного «самодостраивания» личности в ходе чтения, ее неравновесности, негомеостазности, готовности включить в себя не просто символьные ряды текста, но весь ценностный мир автора. Базовый парадокс чтения, таким образом, можно сформулировать так: оно одновременно социализирует человека, провоцируя его принять неизбежность участия в ролевых ансамблях, – и, одновременно, является девиантным, подрывая готовность человека участвовать в массе, толпе, стимулируя его индивидуальность, несводимость к готовым, пусть даже престижным образцам поведения.

7. Основные социальные функции чтения имеют дуальную ориентацию на интересы индивида и социума. Диссертантом выделяется три группы функций: трансгрессионные, коррекционные и стабилизационные.

В качестве сущностных для чтения как духовной коммуникации выделяются трансгрессионные функции, которые направлены на духовно-экзистенциальное развитие личности, ее подъем на более высокий духовный уровень. Группа коррекционных функций связана с формированием индивида как востребованного обществом представителя той или иной социальной группы. Комплекс стабилизационных функций служит сохранению, сложившегося в данном обществе духовного стереотипа доминирующей культуры, закреплению в сознании личности общесоциальных норм, ценностей, установок, созданию читательских канонов.

8. Экзистенциальные основы чтения неуничтожимы и плохо поддаются даже современным методам воздействия на них, включая методы НЛП. Они видимо являются особым атрибутом человеческой природы – причем, в современном мире атрибутом достаточно периферийным и не всегда осознаваемым ни самим человеком, ни тем более системой современного социального и политического управления. Даже беглый анализ соответствующих нормативных документов и управленческих решений на государственном и региональном уровнях (например, в сфере развития культуры) показывает, что они ориентированы в основном именно на «квазичтение», на представление о том, что сейчас чтение является простым и данным в линейных, очевидных зависимостях умением приспособиться к современной действительности, причем, с явным акцентом на социальную покорность, некритическую готовность принять участие в борьбе за сугубо социальные ценности – богатство, престиж, власть, славу и т.п.

9. Наиболее яркое выражение противоречивости статуса чтения в современном мире – цензура, выражающая сущность отношения социума к чтению; исходя из этого, по мнению автора, цензурирование является не юридической нормой (данной, например, в законе о СМИ), но своеобразной социальной методологией выражающей тысячелетний опыт взаимодействия отчужденного и неотчужденного общения. Такое цензурирование происходит постоянно. А в современном мире оно проявляется еще и в добровольной авторской цензуре, ориентирующей автора на отказ от коммерчески невыгодных или социально рискованных проектов.

10. Невзирая на обилие деклараций о поддержке духовности, исходящих от различных социальных субъектов, сейчас, по мнению автора, нет достаточных поводов для оптимистического взгляда на будущее чтения. Скорее, наоборот, в современном мире все чаще нарушается хрупкое равновесие чтения и «квазичтения», причем, именно во внутреннем мире множества людей, которые все более предпочитают чтению развлекающие или технически необходимые информационные потоки.

АНАЛИТИКА КУЛЬТУРОЛОГИИ №2(14), 2009