Полезные статьи Опции

[Александр Вакуров]

Фильм о боли

Алексей МАКАРКИН
Анджей Вайда снял фильм о Катыни. О польских офицерах, расстрелянных под Смоленском, и об их семьях. О преступлении и попытке скрыть его. О людях, избиравших разные жизненные пути, когда «век-волкодав» принуждал их к драматическому выбору. Когда выжившие могли завидовать погибшим, что тем уже не больно.


Вайда снял фильм, а не политическую однодневку – впрочем, само предположение об обратном было бы оскорблением для великого режиссера. У него не было возможности воздействовать на братьев Качиньских, которые, видимо, в силу воспоминаний о собственном опыте жизни в просоветской Польше, стали организовывать коллективные просмотры для военнослужащих и школьников. Кстати, такое политическое действо не помогло им выиграть выборы – избиратели крупных городов Польши отказали им в доверии, отдав свои голоса оппозиции, что и решило исход кампании.
Кстати, свое отношение к использованию трагедии в политических целях Вайда недвусмысленно высказал в фильме, в котором представлены два почти идентичных ряда военной кинохроники – немецкой и советской, посвященной Катыни. В этих хрониках почти одними и теми же словами противоположная сторона обвиняется в гибели поляков – эмоционально, с надрывом, с сознательной спекуляцией на боли. Если с советской стороны речь шла о заведомой циничной лжи (освященной именами академика и митрополита – они также есть на этих кадрах), то с немецкой – об особой форме цинизма, при которой преступник с видом оскорбленной невинности обличает другого преступника в совершенных тем злодеяниях.

В фильме нет ни одного реально существовавшего исторического персонажа, хотя у многих есть прототипы – реально жившие люди. Генерал – не совсем Сморавиньский (хотя подходит по возрасту и некоторым подробностям биографии) и не совсем Минкевич (хотя как старший по званию именно он был командиром для офицеров в Козельском лагере). Ротмистр, почти до самой гибели ведущий записи в своей книжечке, – не «копия» майора Сольского, чей дневник стал одним из основных документов катынской драмы. Русский капитан Попов, спасающий семью польского офицера, – вовсе не живое воплощение политкорректности. Во-первых, у него, как и у других героев фильма, есть реальные прототипы, а, во-вторых, литературный предшественник – вполне приличный капитан Рыков из «Пана Тадеуша» Мицкевича, не так давно экранизированного тем же Вайдой (царского капитана играл Шакуров, а советского в «Катыни» — Гармаш).
Всем героям фильма больно. Кто-то (как поручик, призванный в армию мирный конструктор спортивных самолетов) находит утешение в Боге, сжимая в руках до самого конца четки. Кого-то, как другого поручика, чудом спасшегося от гибели и сделавшего успешную карьеру в просоветской польской армии (к концу войны – уже майор!), боль, стыд и одиночество в кругу своих коллег, боящихся прослыть неблагонадежными, приводит к самоубийству. Свою боль скрывает вдова ротмистра, тихо работающая в заштатной фотостудии. Боль ощущается в гордой непреклонности вдовы генерала.

На боль по-разному реагируют две сестры поручика-конструктора. Одна выбирает путь, который в церковной практике называется «акривией» — оказывая почести погибшему брату, она твердо и непреклонно идет на конфликт с системой, понимая, что ее как минимум ждет тюрьма. Другая следует «икономии», идя на компромисс с доминирующей системой, рационально полагая, что стенку нельзя пробить головой. Вайда не судит никого из своих героев (все палачи подчеркнуто обезличены и практически лишены индивидуальных характеристик, так что они не в счет). Та же сестра-конформистка принимает в школу сына погибшего в Катыни офицера, несмотря на его явную ненависть к убийцам отца; и не ее вина, что ему не приходится в ней учиться – боль к тому времени уже привела его к вооруженной борьбе с почти неизбежным трагическим концом. Здесь вспоминаешь Марека из «Пепла и алмаза», который тоже гибнет, только-только успев полюбить. Разница в том, что здесь герой так и не успевает убить перед смертью.

Пока что «Катынь» демонстрировалась один раз – в Москве, в польском посольстве, в присутствии небольшого числа зрителей. Мне кажется, что люди в зале тоже испытывали боль – во всяком случае, во время сцен деловито-профессионального расстрела. Это была тихая боль, без демонстраций и истерик, после просмотра хотелось помолчать.

Покажут ли «Катынь» на российских экранах? Уже звучат голоса, что нет, не решатся. Отношения с Польшей изрядно испорчены (вряд ли смена правительства приведет к их быстрому потеплению), и многие россияне до сих пор убеждены, что их соотечественников оклеветали, приписав им нацистское преступление. Представляется, впрочем, что реальность будет иной, более соответствующей теперешней стилистике, – фильм покажут, но не на основных каналах и не в прайм-тайм. Может быть, на «Культуре» — Михаил Швыдкой уже упоминал о такой возможности. И не во всех кинотеатрах, а в некоторых, для «просвещенного зрителя». В любом случае можно будет посмотреть этот фильм на DVD. А посмотреть надо – хотя бы для того, чтобы понять, почувствовать чужую боль и сопереживать ей.



«Ежедневный журнал».
13.11.07 08:11

[Александр Вакуров]

Этапы становления речи

Этапы становления речи (Пьер Луи Мопертюи). Концепция Э.Кондильяка

Пьер Луи Мопертюи, французский математик, физик и философ (первая половина XVIII в.), более развернуто, чем Т.Гоббс, разработал идею придумывания языка людьми. В "Диссертации о языках" он намечает три этапа становления речи.

* Первые люди выражали свои простые и настоятельные нужды с помощью нескольких жестов и криков, которых было достаточно для общения.
* Затем с увеличением разнообразия нужд к этим природным жестам и критикам люди надумали присоединить условные крики и жесты, что сделало первый язык более многообъемлющим.
* Прошло много времени, прежде чем наступил третий этап формиро­вания языка, когда способы выражения стали независимыми от жестов и тонов криков. Люди заметили, что можно обойтись при общении без движений тела и усиления гортани, что эти сложные действия могут быть заменены простыми "ударениями" языка и губ. Наряду с этим преимуществом новый способ давал огромное число артикуляций, "комби­нируемых до бесконечности".

Почувствовав выгоду этого языка, народы сохранили его, и так возникло слово.

Французский философ-просветитель Этьен Кондильяк (1715—1780) положил в основу своей точки зрения на происхождение языка идею взаимопомощи людей и возник­новения слов из их естественных криков.

Люди, как бы заброшенные в мир (Кондильяк в своем "Опыте о происхож­дении человеческих познаний" (1746) обыгрывает ситуацию выживших после всемирного потопа детей), сострадали друг другу и часто обращались к взаимопомощи. Призывы о помощи или предложения ее выражались криками, которые связывались с восприятиями предметов, вызывавшими эти крики. Крики сопровождались жестом или действием, которые уточняли восприятие и значение крика.

Образовавшаяся привычка связывать идеи с произ­вольными знаками сочеталась с тем, что стали использовать естественные крики в качестве элементов нового условного языка. Так, они начали артикулировать новые звуки, которые связывались с представлениями о предметах, и, чтобы быть лучше понятыми, они сопровождали эти звуки жестом, указывающим на предметы, которые они хотели отметить. Так люди научились давать наименования вещам.

Признавая существование "идей чувственных" и "идей абстрактных", он последние считал результатом "сум­мирования" первых,– упорядочения их.

На примере бесчувс­твенной статуи, постепенно наделяемой мыслителем ощу­щениями. он показывает, как из них возникают внимание, память, разум. Идеи чувственные образуют практическое знание, а абстрактные — теоретическое. Первое бессозна­тельно и возникает вне языка. Второе невозможно без него. Слова, будучи знаками идей, являются орудием теорети­ческого знания, с помощью их происходит классификация и упорядочение чувственных идей.

Кроме слов, мышление имеет дело и с другими знаками. Грамматикой всех возможных знаков, в том числе и математических, является логика — самая общая наука о мышлении.