Обсуждение фильма "Матрица" Опции

[Александр Вакуров]

главный фейл "Матрицы"

http://ijona-tihaja.livejournal.com/178304.html

Сегодня я расскажу вам, в чем главный фейл "Матрицы".

Пост навеян отчасти Жижеком, отчасти разговорами в комментах.

Итак. В "Матрице" есть верная мысль про то, что обычная наша жизнь есть иллюзия. И правда: все надежды, планы и ценности существуют исключительно в нашем сознании. Подлинное бытие - абсурд, пустота и ужас, а уютная повседневность - всего лишь фантазия, в которой спасается человек.

Однако сталкивается ли Нео с подлинной реальностью? Нет. За пределами Матрицы он видит не путоту, а Зион. Место малоприятное, но все же исполненное любви и смысла. Выбор между Матрицей и Зионом, таким образом, является выбором между двумя иллюзиями, то есть иллюзией выбора.

Настоящая альтернатива - иллюзия и пустота, а конспирологическое предположение о том, что за нашей реальностью существует иная реальность, не вносит ничего принципиально нового. Над этой идеей славно поиздевался Станислав Лем в "Футурологическом конгерссе", где главный герой, попав из приятной иллюзорной действительности в неприглядную "настоящую", потом узнает, что она тоже иллюзорна, а на самом деле все еще ужаснее. Очевидно, что эту цепочку можно продолжать до одуряющей бесконечности.

И чтобы разорвать ее, надо сделать выбор между реальностью и пустотой. На мой личный взгляд, в пустоте человек существовать не может. Если хотите, я выбрала иллюзию. Но не помнить о пустоте - жалкий удел. Нео нужно было то, что Жижек назвал третьей таблеткой, - способность находиться Матрице и при этом помнить о реальности.

Да Нео, фактически, и получает ее: он может выполнять свои головокружительные трюки именно потому, что знает об иллюзорности Матрицы, а значит, та больше не имеет над ним абсолютной власти. Главный фейл фильма в том, что Нео не удовлетворяется своим всемогуществом, а ввязывается в идиотскую борьбу непонятно за что. И заметьте, главное, что запоминается, это эффектные драки и сверхспособности Нео, а вовсе не аскетические декорации Зиона.

Мой рецепт - помнить о пустоте и благодаря этому свободно управлять спасительной фантазией; сознательно моделировать смыслы, призванные защитить тебя от экзистенциального ужаса. Другое дело, что не каждый способен на творчество такого уровня. И мне пока не удается разобрться со смыслом своей жизни, а поскольку пустоту я уже видела, то просто подчиниться Матрице (т.е. уверовать во что-то) не могу. Может, и не в творчестве дело. Просто нужно учиться двойному зрению.

[Александр Вакуров]

Более того, Сартр утверждает, что знание подлинной действительности и подлинное существование психологически тяжелы: приходится жить с открытыми глазами, признавая, что существование каждого человека случайно, мир и жизнь не имеют никакой цели и смысла, а существуют лишь законы эволюции, смысл и цель жизни человек выбирает сам, при этом он должен отдавать себе отчет в ограниченности своих возможностей и конечности своего существования (смертности). Правда – вещь неприятная, знание правды – тяжелое бремя. Братья Вачовски в «Матрице» так говорят об этом устами все того же Морфеуса: «Я не говорил, что это будет легко, я говорил, что это будет правдой».

По Сартру, за психологическими причинами страха перед экзистенциальным выбором стоят социальные причины: буржуазное общество навязывает определенные социальные установки («коды поведения»!), препятствующие духовному восстанию, выходу из неподлинного существования в экзистенцию. Поскольку господствующую идеологию в классовых обществах формируют правящие классы, следовательно, именно тот, кто правит, и препятствует – из чувства самосохранения – освобождению человека не только экономически, но и психологически, и духовно (то есть идеологически).

Братья Вачовски иллюстрируют это фигурой Сайфера, который не выдерживает тяжести правды и жизни в подполье, предпочтя им «счастливое неведение» в образе богача и кинозвезды (при условии, что он не будет помнить о своей жизни в реальности и знать, что образ богача – фикция). Говоря иначе, Сайфер ведет себя как консюмерист: он отказывается от своей человеческой сущности во имя товара (в фильме символом товара выступает бифштекс). Маркс называл это товарным фетишизмом и показывал (в первой главе I тома «Капитала», в разделе «Товарный фетишизм и его тайны»), что в буржуазном обществе для каждого участника капиталистического экономического механизма продукт выступает под маской товара, меновая стоимость маскирует, закрывает, делает недоступной для обыденного сознания стоимость потребительную, вещную сущность предметов затемняет их денежная форма, человек начинает не только приметы внешнего мира, но и самого себя воспринимать в качестве товара, а видимость социальной действительности принимать за ее сущность.

Раз Мир Матрицы – это ultima Thule капиталистической экономики, в которой этот предел уже переходит в reductio ad absurdum, то, естественно, и товарный фетишизм здесь тоже достигает той же ultima Thule, так же переходя в reductio ad absurdum: реальный продукт (питательная смесь, подающаяся каждому эксплуатируемому человеку-«батарейке») подменен его товарной формой (образом бифштекса, навязанным сознанию извне – подобно тому, как в современном капитализме образ товара навязывается рекламой). Мир Матрицы – это мир, где СМИ, PR и реклама полностью победили человеческий разум и индивидуальный человеческий опыт, мир, где фетиш, форма заместили содержание. Это в точности то, о чем в «Понимании медиа» написал Маршалл Маклюэн:

«… “содержание” средства коммуникации подобно сочному куску мяса, который приносит с собой вор, чтобы усыпить бдительность сторожевого пса нашего разума».

Матрица и есть этот вор. Вор, крадущий у человека жизнь и маскирующий эту кражу образами товарного, консюмеристского фетиша. Не случайно братья Вачовски заставляют Сайфера купиться на самую примитивную форму примитивного потребительского гедонизма: образ еды.

Это – приговор.

По Сартру, неподлинное существование есть существование человека в качестве социальной роли, то есть всего лишь общественной функции, которая обесценивает человека как такового, делает его легкозаменимым, лишает его смысла существования. Строго говоря, это полностью совпадает с мнением Маркса, согласно которому товарно-денежный фетишизм превращает человека всего лишь в персонификацию социальной функции, исполнителя социальной роли, наделенной экономической маской.

По Сартру же (собственно, и по Марксу), человек как существо, наделенное от природы разумом, несет полную ответственность за себя, смысл собственной жизни и за окружающий его мир. Вырвавшийся из пут иллюзий человек более не может играть социальную роль, поскольку эта роль предполагает отсутствие свободы выбора (и свободы вообще). Ответственность за себя, смысл собственной жизни и окружающий мир – основа сознательных революционных действий, действий, направленных на изменение социальной действительности, поскольку эта действительность (реальность) так ужасна, что неизбежно требует революционного изменения.

Братья Вачовски настаивают на безусловной ценности реальности (какой бы реальность ни была) и на том, что только реальность имеет историческую перспективу – вслед за Бодрийяром (на него в «Матрице» есть прямая ссылка: «Добро пожаловать в пустыню реальности»), который говорит (в «Симулякре и научной фантастике»), что только реальность может стать подлинной утопией, то есть альтернативным современному социальному устройству проектом. Они также откровенно воспевают революционера – как того, кто, говоря словами Сартра (в «Ситуациях III»), «желает, чтобы [каждый] человек реализовал свою участь свободно и до конца».

Собственно, «Матрица» – это выраженный языком масскульта призыв «Прозрей и восстань!» .

Эта цель так важна для авторов фильма, что ради нее они даже идут на допущение очевидной логической ошибки. Ведь если красная таблетка, как всё в иллюзорном мире Матрицы, виртуальна, как она может оказать реальное действие на реального Нео (то есть спящего в своей ячейке человека-«батарейку»)?

Весь расчет у братьев Вачовски на то, что потребитель киномасскульта не задумывается над такими вещами.

Обратимся теперь к «Дозорам».

Начнем с мелочи, иллюстрирующей различия: с имен. В «Дозорах», так же как и в «Матрице», у героев говорящие имена. Но не у главных, а у самых важных по чину. То есть в «Матрице» подход революционно-демократический (важен тот, кто действительно является героем), а в «Дозорах» – спецслужбистско-бюрократический (важен тот, у кого больше звездочек на погонах). И в «Матрице» имена действительно говорят о сущности: Нео (то есть Homo novus или, если читать это имя как анаграмму, One, то есть Единственный, Избранный); Тринити (то есть Троица); Морфеус (то есть Морфей, единственный, кто способен пробиться к сознанию погруженных Матрицей в сон людей-«батареек»). А вот в «Дозорах» они симулируют сущность: Гесер – формально борец с демонами, силами Зла, но на самом деле это колдун-трикстер, ловец душ, царь – повелитель Севера, который лишь вынужденно (и отчасти потому, что у него это хорошо получается) борется с демонами; Завулон – и вовсе один из родоначальников «двенадцати колен Израилевых», о котором известно, что он рожден не Рахилью, а Лией и что он (и колено его) «обрекли душу свою на смерть». Итак, это не говорящие, а псевдоговорящие имена – в точном соответствии с установкой авторов и продюсеров на то, что борьба Светлых и Темных – это не борьба Добра со Злом, а что-то совсем другое (из имен вождей Светлых и Темных мы, собственно, можем вывести лишь то, что Светлые – это северяне (жители Евразии), а Темные – южане (даже уже – евреи); вот вам и ксенофобия!).

И так – во всем. Если «Матрица» однозначно утверждает, что существует реальность и псевдореальность, подлинное бытие и иллюзия, то «Дозоры» говорят нечто совсем иное: воспринимаемая обыденным сознанием реальность – это, конечно же, реальность, но это не вся реальность, не полная. Кроме этого, первого уровня реальности, доступного профанам (то есть нам, рядовым зрителям), существует якобы еще один, более высокий уровень – уровень ДСП, активной закулисной деятельности Темных и Светлых, «сумрак», «второй уровень». Нетрудно догадаться, с кем (с чем) ассоциируются эти Темные и Светлые – со спецслужбами. Причем поскольку мы знаем, что принципиальной разницы между Темными и Светлыми нет, что действуют они одними и теми же методами, просто Светлые нас, рядовых российских граждан, вроде бы защищают, а Темные, напротив – убивают, напрашивается предположение, что Светлые – это ФСБ и прочие государственные спецслужбы, а Темные – иностранные спецслужбы (не наши) или, что еще более вероятно, пресловутые «силы мирового терроризма».

Поэтому вполне логично, что «Матрица» ставит в пример активные действия рядовых граждан, противостоящих бездушной машине и ведущих с ней во имя своего (и человечества) будущего коллективную борьбу, а «Дозоры», напротив, насаждают гражданскую пассивность и утверждают веру во всесилие государства и государственных спецслужб, которые якобы и должны решать судьбы граждан вместо самих граждан. А граждане, как стадо покорных баранов, должны лишь верить в то, что государство и его спецслужбы защитят их от Темных!

«Матрица» утверждает, что каждый может (в идеале) увидеть реальность. «Дозоры» говорят: нет, увидеть более высокий уровень действительности могут лишь те, кому это дано от рождения (Иные). Это – чистой воды социальный дарвинизм, пропаганда социальной исключительности, пропаганда модных у нашей новой «элиты» теорий «генов успеха», «генов предпринимательства» и т.п.: дескать, если вы бедный – то это у вас гены такие, это «природно запрограммировано», а ежели мы богатые, ежели мы конкурентов «замочили», от следствия «отмазались», партнеров «кинули» и т.п. – то это у нас тоже гены такие, особо хорошие, это «природно запрограммировано». Мы, то есть, имеем право владеть и управлять, потому что мы – высшая раса.

«Матрица» пропагандирует экзистенциальный выбор, а «Дозоры» – отказ от экзистенциального выбора в пользу мещанских ценностей вплоть до того, что в качестве хэппи-энда в «Дневном дозоре» показывается, как Антон Городецкий теряет свою суть Иного и становится обычным, рядовым человеком. Авторы «Дозоров» внушают зрителю: на хрена вам это знание о высшей политике, о действиях спецслужб (тайных сил), на хрена вам знание правды? – гораздо лучше, дескать, жить обычной, непритязательной мещанской жизнью, не подозревая ни о чем.

Это, собственно, одна из главных идеологических целей фильма. Ради нее авторы «Дневного дозора» даже идут на то, что допускают прямую и очевидную логическую ошибку: ведь если из фильма следует, что использование Мела Судьбы не стирает память о предшествующих событиях (Чингисхан, прибегнув к помощи Мела, помнил, что с ним случилось), то и Городецкий, переиграв с помощью Мела свою судьбу, не мог забыть о прошлом и перестать быть Иным! Тут прямая параллель с «Матрицей»: помните логическую ошибку с красной таблеткой?

«Матрица» воспевает политическое (революционное) действие рядовых граждан. Это – революционно-демократическая логика. «Дозоры», напротив, воспевают деятельность официальных структур (спецслужб). Это – государственно-бюрократическая логика.

В «Матрице» герои – ни в коем случае не обыватели. Это – бунтари, революционеры. Они ведут жизнь подпольщиков, им каждую секунду угрожает опасность, они заброшены на дно (в буквальном смысле слова) общества, они сами выбрали этот путь, они могли бы, видимо, отсиживаться в Сионе, но они проникают на территорию противника, рискуя жизнью, чтобы продолжать борьбу, они мирятся с бытовыми неудобствами и т.п., то есть живут во имя идеи. Герои «Дозоров» (Светлые) служат в конторе. Это психологически и по образу жизни обычные мещане (от природы наделенные необычными способностями, вроде певца, наделенного от природы не умом, а голосом), состоящие на государственной службе. Они – прямое продолжение примитивных мужиков из рекламы пива: смотрят не отрываясь хоккей и футбол (и ради футбола по телевизору забывают о своих служебных обязанностях), играют в баскетбол на работе, пьют горькую и т.п. Как справедливо выразился Гоблин, это «оперативники» (наследники простых и «в доску своих» ментов из «Ментов», «Убойной силы» и т.п.). Или, как сказала бы Новодворская, «кровавая гэбня» (в данном случае, кстати, кровавая в прямом смысле – чтобы работать, Светлым приходится пить кровь!).

В «Матрице» показана доведенная до крайнего предела антигуманизма экономическая машина, основанная на эксплуатации человека. В «Дозорах» никакой экономики вообще нет! Там нет производства. Никто не работает (горничные и мясники не в счет – не эти профессии создают экономический базис общества). Даже пресловутый Горсвет – это не предприятие, а всего лишь «крыша» (оперативное прикрытие) для спецслужбы Светлых. Экономические, социальные, классовые отношения тщательно вымараны из «Дозоров».

«Матрица» утверждает, как это ни странно, культ Разума: главная сила в фильме – это именно разум, освободившийся от иллюзий и отвергший навязанную Матрицей псевдореальность. Драки и стрельба – это уже вторичное, поскольку они происходят не в реальном мире, а в мире неподлинном. Сила и оружие оказываются ерундой, раз от пуль можно уклониться или остановить их на лету. Ratio торжествует над иррациональным, над иллюзией. «Дозоры», напротив, утверждают культ силы и магии. Причем магия оказывается важнее обычной материальной силы. В «Дозорах» иррациональное торжествует над разумом, иррационализм и мистицизм пропагандируются.

Примечательно, что в «Матрице» действительно показана борьба Добра со Злом: Зло – это Матрица, машина порабощения, доведенный до предела капитализм, а Добро – это силы Сопротивления, Революции. А вот в «Дозорах», вопреки известной песне «УмаТурман», нет ни Добра, ни Зла: показано, как уже отмечалось, противоборство между двумя по сути однотипными силами – Светлыми (наши спецслужбы) и Темными (те, с кем эти спецслужбы борются, – сегодня это может быть «мировой терроризм», завтра – ЦРУ, послезавтра, допустим – коммунисты, анархисты, «антиглобалисты», да, собственно, кто угодно, хоть марсиане). «Матрица» предполагает наличие нравственности (общественной морали), «Дозоры», отражая социальный заказ властвующей элиты, – отсутствие нравственности (общественной морали), имморализм. Действительно, если между Светлыми и Темными – договор о разделе сфер влияния, если Светлые сами выдают Темным лицензии на убийства, о какой морали тут может идти речь? Только о классовой морали, которая исходит из того, что обязательства могут быть лишь между своими, «высшими» (то есть Иными), а обычные люди – «низшая раса», на нее моральный подход не распространяется.

Поэтому в «Матрице» между местными гебешниками (жандармами, агентами смитами) и революционерами идет борьба не на жизнь, а на смерть, а в «Дозорах» мы наблюдаем классические, по выражению Ладисласа Фараго, «игры лисиц» – противостояние спецслужб, со взаимными договоренностями, «двойной игрой» и сложными ходами, основанными на принципе «кто кого перехитрит».

Вполне логично поэтому, что «Матрица», можно сказать, запугивает зрителя тотальным угнетением, самодовлеющим всепланетным Левиафаном, установившим контроль над сознанием человечества, а вот «Дозоры», напротив, запугивают зрителя картиной генерализованного теракта. Ибо что такое показанное нам в конце «Дневного дозора» разрушение Москвы, как не генерализованный теракт? Что еще это должно вызвать в памяти сограждан, если не взрывы домов? Кстати, поскольку далеко не все наши сограждане считают, что дома эти взорвали именно «силы международного терроризма», нарисованная в «Дневном дозоре» картина, однозначно возлагающая ответственность за разрушения на Темных, выполняет еще и вспомогательную пропагандистскую функцию: ненавязчиво утверждает правительственную версию взрыва домов в Москве.

Даже брошенные «оппозиционерам» кости, вроде разрушения Останкинской телебашни или колеса обозрения (символ бездуховного развлечения), давящего граждан, вряд ли кого-то введут в заблуждение. Допустим, телевидение – это действительно «Империя лжи». Но башня-то тут при чем? Она – обычный технический объект. Нет смысла разрушать телебашню, если остаются в живых руководители телевидения. Простая логика подсказывает, что наказания заслуживают как раз руководители «Империи лжи», а техника ни в чем не виновата, технику надо передать в чистые руки. Точно так же и с колесом обозрения, которое само давит граждан. Это же точное отражение давно длящейся общественной полемики – одна сторона пеняет тем, кто контролирует СМИ: что же вы наших граждан дерьмом-то всяким пичкаете? – а те, в свою очередь, отвечают, подобно г-ну Швыдкому: мы не при чем, это само так получается, стихийно. Дурачкам такие сказки рассказывайте! Судьи будущего ревтрибунала дурачками не будут.

«Матрица» протестует против системы всеобщей слежки и тотального контроля и пропагандирует борьбу с ней. «Дозоры», напротив, прославляют всеобщую слежку и тотальный контроль над гражданами и говорят: смиритесь, привыкните, не возмущайтесь, а иначе Светлые не смогут защитить вас от Темных. А они и так не могут защитить! Это даже из фильмов видно. Более того, именно Светлые и выдают Темным лицензии на «отстрел» граждан! Про реальную жизнь я и не говорю. Защитили спецслужбы от «Дубровки»? От Беслана? Ха-ха. Говорите мне после этого, что «Дозоры» – не прямой заказ спецслужб.

Еще в 1971 году один из первых теоретиков «массовой культуры» Эрнест ван ден Хааг в своей работе «The Dissent with the Consensual Society» писал, что в продуктах масскульта должны соблюдаться два принципа: а) всё понятно и б) всё поправимо. «Матрица» потому неправильное произведение масскульта, что там нарушены оба эти принципа: там далеко не всё понятно рядовому зрителю и там явно не всё поправимо (хотя, конечно, самому примитивному зрителю, тому, кто воспринимает «Матрицу» как «экшн», кажется, что всё понятно; точно так же главное – например, как бы смерть Нео – поправимо). В подражание «Матрице» и «Дозоры» уходят от первого правила: в фильмах тоже не всё понятно (особенно в «Дневном дозоре» – тем, кто не смотрел «Ночной дозор»; но это, впрочем, специально: зрителя понуждают посмотреть и первый фильм), тем более тому, кто не читал Лукьяненко. Это (как и в случае «Матрицы») – намеренно. Еще один из основоположников литературы масскульта Барбе д’Орвийи писал: «Что сильнее действует на человеческое воображение, нежели тайна?». Авторы «Дозоров», прибегая к эффекту таинственности, ловят зрителя на тот же крючок, что и создатели детективов или самопровозглашенные «гуру» и «йоги».

Но вот с поправимостью в «Дозорах» действительно все в порядке! Кажется, случилась глобальная катастрофа. Глядь: Гесер с Антоном всё переиграли – и все опять стало хорошо, катастрофа не наступила. Особенно въедливый зритель, конечно, может придраться и сказать: погодите, ребенок-то у Антона все равно родится – и будет Иным, и запросто может стать Великим Темным, и встретиться со Светланой, значит, катастрофа не отменена, а лишь отсрочена – но это, действительно, должен быть какой-то уж очень въедливый зритель, вроде тех, кто не верит в официальную версию взрывов домов в Москве и по ком Лубянка плачет.

Вообще, если «Матрица» стремится к образцам подлинного искусства (как полагается масскульту, к романтизму, но – и это-то как раз и не стандартно – к революционному романтизму), то «Дозоры», напротив, по сути повторяют один из самых неудачных, откровенно масскультовский фильм Фрица Ланга «Шпион», вышедший на экраны аж в 1928 году! Там тоже шпионы и контрразведчики представлены на одном уровне – как две одинаковые ОПГ, дерущиеся друг с другом в мире хаоса; там тоже показывалось, что кроме обычной жизни есть еще и скрытый от профанов высший уровень (главный герой, например, был в обычной жизни директором банка и клоуном мюзик-холла, а в «сумраке» – шпионом). Там тоже противоборство спецслужб маскировалось под отражение действий каких-то «высших сил» и «неведомых истин». Там тоже была нарисована грандиозная катастрофа (видимо, первая в истории мирового кино) – крушение поезда в туннеле. Всё это было лабудой уже в далеком 1928 году. Чтобы повторять эту заведомую лабуду спустя почти 80 лет, да еще вбухивать в нее миллионы долларов, нужно руководствоваться какими угодно целями, но только не такими, которые имеют отношение собственно к кино.

Итак, если «Матрица» говорит зрителю: «Прозрей и восстань!», то «Дозоры» говорят ему: «Тихо сиди и верь власти». Если «Матрица» прославляет революцию, то «Дозоры» – конформизм и покорность судьбе. Если «Матрица» говорит: «Знание – сила», то «Дозоры» говорят: «Неведение – благо».

Оба фильма откровенно (даже слишком откровенно для масскульта) внедряют в сознание зрителя идеологию. Идеологическая обработка, а не что-либо другое – главная задача и «Матрицы», и «Дозоров». Вот только идеология у них – разная.
Кому и зачем это нужно

В концепцию господства власть имущих
вполне вписывается идея поставить в счет массам
все то, что власть имущие сделали из масс, то, с
какой целью они муштруют массы.
Теодор Визенгрунд Адорно. «Эстетическая теория»

Казалось бы, ответом на вопрос, вынесенный в заголовок, является весь предыдущий текст. Но всё не так просто.

Да, конечно, «Дозоры» призваны развить и скорректировать ту самую «новую национальную идеологию», которая и до того силами телевидения и кино (в частности, «Братьями») вбивалась в сознание населения. Да, эта коррекция произведена путем переноса акцентов с пропаганды такой классической буржуазной ценности, как индивидуальная активность на рынке, на пропаганду социального конформизма, с канонизации бандитов на канонизацию политической полиции. Образно говоря, «в верхах» было решено, что новому национальному образцу Лёвке Задову пора перейти к следующей стадии своей биографии – стать сотрудником ИНО НКВД Львом Николаевичем Зиньковским…

Но все это не проясняет ряд вопросов. Например, зачем было это делать именно средствами кино и не просто кино, а именно с помощью блокбастеров, вбухивая в производство и рекламу миллионы долларов? Зачем к этой средней по качеству продукции привлекать такое общественное внимание, упорно внушать населению, что это – «выдающееся достижение отечественного кинематографа» и «серьезное общественное явление»? Почему это не делается с помощью произведений не масскульта, а подлинного, серьезного искусства, например, качественного кинематографа (кадры-то для этого в стране есть)? Почему авторы и заказчики сами так гордятся своими дюжинными поделками? Почему и для чего выбран именно такой – явно нереалистический – вариант «реальности», навязываемой зрителю? Зачем в фильмы нашпиговано такое количество рекламы, если финансовые возможности заказчика (Первый государственный канал) позволяли обойтись без всякого product placement вообще? Почему, наконец, наблюдается такая явная художественная деградация даже по сравнению с предыдущими образцами той же идеологической кампании – «Братьями», в которых все-таки были картины пусть примитивизированной и схематизированной, но реальной жизни и где события не перемещались в область уже откровенной сказки – художественного продукта, предназначенного для детей или умственно отсталых?

Начну с того, что задачей «Дозоров» было не просто внедрение «новой национальной идеологии». Нет, перед фильмами ставилась цель более широкого характера – манипулирование массами посредством «массовой культуры»: фильмы должны были внушать населению определенные представления и о реальности, и о «правильном» мышлении, и о «правильном» поведении, давать образцы, «учить жить» (как сказал Эрнст, «продать» им «определенные коды поведения»). Речь идет не только о мышлении и поведении конформиста, но и о мышлении и поведении потребителя (Эрнст не случайно именно «продает»). Отсюда – такая разнузданная реклама и назойливая пропаганда, отсюда – специальные сайты в рунете и специальная компьютерная игра.

Фильмы – это лишь часть (формально центральная) большой суггестивной кампании, в которую вовлечено всё, что фильмы окружает. Цель этой кампании: внушить потребительскую установку (потребитель всегда конформист), навязать ложное представление о жизни: работа нужна лишь для того, чтобы получить средства для развлечения. То есть развлечение (в частности блокбастеры) – и есть цель. А (вновь процитируем Эрнста) «под видом развлечения картина продает людям определенные коды поведения». Ловушка захлопнулась.

Все это давным-давно описано на Западе. Упоминавшийся уже Э. ван ден Хааг писал в работе «Of Happiness and of Despair. We Have no Measure»:

«Жизнь распадается на две части: работа – средство, развлечения – цель… Монотонность [работы] истощает силы людей физически и делает их усталыми и нервными. Стихийно воображение, необходимое для восстановления жизненных сил и не использованное во время работы, просачивается наружу. Поэтому “восстановление сил” зачастую превращается в поиск возбуждения, прямого или замещающего – для избавления от монотонности работы и получения ощущения “жизни”».

Тот же ван ден Хааг констатировал: «Люди в качестве потребителей вынуждены отказаться от собственных вкусов… производство стандартизированных вещей требует производства стандартизированных людей». В мире масскульта «большинство людей до седых волос пичкается манной кашей, они приучены, что им всё разжуют и в рот положат. При таких условиях искусство не способно развивать зрителя и слушателя, духовно обогащать его. Искусство теряет связь с жизнью». Как в «Дозорах», добавим мы от себя. Ван ден Хааг продолжает: «Оглушительный грохот, хриплый вой и крики (всё, чем так богаты «Дозоры». – А.Т.) – это всего лишь попытка заглушить отчаянный вопль подавленной личности, обрекаемой на творческое бесплодие… Человек тоскует не по обществу других, как ему кажется, а по своей сущности человека. Он чувствует, что ему не хватает самодостаточности, самости, умения самостоятельно воспринимать мир, от которого его сознательно отгораживают».

Вот как о том же говорит в «Одномерном человеке» Герберт Маркузе:

«В современную эпоху технологическая реальность вторгается в … личное пространство и сводит его на нет. Массовое производство и распределение претендуют на всего индивида, а индустриальная психология уже давно вышла за пределы завода. Многообразные процессы интроекции кажутся отвердевшими в почти механических реакциях. В результате мы наблюдаем не приспособление, но мимесис: непосредственную идентификацию индивида со своим обществом и через это последнее с обществом как целым.

Непосредственная, автоматическая идентификация, характерная для примитивных форм ассоциирования, вновь возникает в высокоразвитой индустриальной цивилизации; однако эта новая “непосредственность” является продуктом изощренного научного управления и организации, которые сводят на нет “внутреннее” измерение сознания – основу оппозиции status quo».

Это – последствие сознательных целенаправленных действий правящих классов, тех, кто контролирует СМИ, массовые коммуникации и производство «массовой культуры». В результате, как фиксировал во «Властвующей элите» Чарльз Райт Миллс, «само представление рядового человека о себе внушается ему массовыми средствами общения, они дают ему образцы и мерила, с помощью которых он судит о себе… они подсказывают ему, каким он хотел бы быть, т.е. формируют его стремления… они подсказывают ему, как этого достигнуть, т.е. внушают ему пути и способы осуществления желаний… они подсказывают ему, как он может чувствовать себя таким, каким хотел бы быть, даже не будучи им, т.е. дают ему забвение в иллюзии. Разрыв между действительным положением личности и ее устремлениями ведет к развитию узкопрактической жизненной сноровки и (или) к бегству от действительности в область иллюзий. Такова … основная формула, выражающая психологическое воздействие современных массовых средств общения. Но как программная формула она не созвучна истинным требованиям развития человеческой личности. Это формула ложного мира, созданного и поддерживаемого массовыми средствами общения».

Технически, как мы знаем, сегодня это вполне осуществимо – в первую очередь, в силу развития прикладной психологии (и продажности психологов, предавших гуманистический характер своей науки). Как писал еще в 1967 году в книге «Роботы, люди и разум» отец системного подхода Людвиг фон Берталанфи, «современная психология располагает полным набором приемов для превращения людей в автоматы или в толпу, жаждущую уничтожения воображаемых врагов и даже самоуничтожения. Это стало обычной практикой, к которой прибегает любой торговец автомобилями или рекламщик на телевидении».

Раньше других, еще в «Диалектике Просвещения», это зафиксировали Хоркхаймер и Адорно:

«Принудительный характер, обусловленный техникой идиомы, продуцируемой кинозвездами и режиссерами в качестве естественной, природной данности с тем, чтобы целые нации ассимилировали ее в качестве собственной природы, затрагивает столь тонкие нюансы, что они почти что достигают уровня изощренности средств, используемых произведением авангардистского искусства, посредством которых последнее в противоположность первой служит делу истины». И они же предупреждали, что это – путь к фашизации общества: «Автомобилями, бомбами и кино целое сплачивается воедино до тех пор, пока присущая им нивелирующая стихия не начинает пробовать свои силы на той самой несправедливости, служительницей которой она являлась (выделено мной. – А.Т.). Пока что всем этим техника культуриндустрии была превращена в феномен стандартизации и серийного производства, а в жертву было принесено то, что всегда отличало логику произведений искусства от логики социальной системы».

Отсюда и такое безумное количество рекламы, product placement в «Дозорах». Как объяснял тот же ван ден Хааг, задача рекламы состоит в унификации вкусов, в создании огромного рынка потребителей со «средним вкусом» – наиболее массовым. А как фиксировал еще в бурном 1968 году один из первых серьезных исследователей американского масскульта Лео Лёвенталь, «большинство специалистов уверено, что привычка к рекламе формирует наибольшую восприимчивость к “массовой культуре”, сама продукция которой носит характер рекламы». Теперь понятно, почему К. Эрнст ориентируется в первую очередь на «поколение до 25 лет»: они выросли уже в условиях тотального засилья рекламы, они воспринимают это засилье как само собой разумеющееся – и даже, как показало исследование «ROMIR monitoring», не способны заметить и осознать, что являются объектом внушения и манипуляции.

Но отдадим должное авторам «Диалектики Просвещения»: они всё это поняли еще в послевоенном 1948 году:

«Поскольку потребность в развлечении в значительной степени порождается индустрией, расхваливающей массам свои изделия посредством сюжета, олеографию посредством изображаемого ее средствами лакомого кусочка и, наоборот, сахарную пудру для пудинга посредством изображения пудинга, то по тому, что происходит в сфере развлечения, всегда уже видно то, что происходит в сфере бизнеса, внятно слышен гул sales talk, голос ярмарочных шарлатанов и зазывал. … Монтажный характер киноиндустрии, синтетический, дирижируемый способ изготовления ее продуктов, фабричный не только в киностудии, но виртуально также и при компилировании дешевых биографий, романов-репортажей и шлягеров, уже заранее является как нельзя более подходящим для рекламы: благодаря тому, что каждый отдельный момент становится тут отделяемым, взаимозаменяемым и даже технически отчуждаемым от любого смыслового контекста, он всецело предоставляет себя в распоряжение целей, внешних по отношению данного произведению. Тот или иной эффект, трюк, изолированное и воспроизводимое единичное достижение с самых давних пор верой и правдой служили выставлению напоказ товаров в рекламных целях, а сегодня каждый снимок крупным планом какой-либо киноактрисы превращается в рекламу ее имени, каждый шлягер – в назойливую рекламу его мелодии. Как технически, так и экономически реклама и культуриндустрия сливаются друг с другом. Повсеместно как в первой, так и во второй наблюдаются одни и те же явления, а механическое повторение одного и того же культурпродукта уже есть повторение одного и того же пропагандистского лозунга. Как в первой, так и во второй под знаком эффективности происходит превращение техники в психотехнику, в средство манипуляции людьми».

Этих целей нельзя достичь с помощью подлинного искусства: подлинное искусство неизбежно порождает катарсис, то есть просветление, очищение (в том числе и от иллюзий), позволяет познать истину (о себе самом и об окружающем социальном мироустройстве). Не случайно великий марксистский психолог (действительно великий) Лев Выготский целую главу «Психологии искусства» так и назвал – «Искусство как катарсис»: где нет катарсиса – там нет искусства. Функция искусства – это функция познания истины, реальности (другими средствами – не теми, что в науке).

В конце концов, европейское высокое искусство восходит к древнегреческой трагедии, а та – к мистерии, прямо говорящей, что люди – вовсе не пассивные наблюдатели великой битвы олимпийских богов и подземных титанов (в «Дозорах» как раз наоборот: люди – пассивные наблюдатели борьбы Светлых и Темных), а потомки-наследники тех самых титанов, что убили, растерзали и съели олимпийца Загрея.

А вот масскульт – это самая настоящая «фабрика грез», он не очищает от иллюзий, а потакает им и насаждает их, его функция – это функция затмения, бегства от действительности.

Еще Маркс писал, что эта «функция затмения» является непосредственной потребностью господствующих классов:

«Раз понятна связь вещей, рушится вся теоретическая вера в постоянную необходимость существующих порядков, рушится еще до того, как они развалятся на практике. Следовательно, тут уже безусловный интерес господствующих классов требует увековечения бессмысленной путаницы».

Оттого, как писали Хоркхаймер с Адорно, «культуриндустрия окончательно абсолютизирует имитацию… реальной жизни уже более не дозволяется в чем-либо отличаться от звукового фильма. Благодаря тому, что он, далеко превосходя иллюзионизм театра, уже более не оставляет фантазии и мысли зрителей того измерения, в котором они, не теряя нити повествования, в рамках фильма и в то же время совершенно не подлежащим контролю образом могли бы отвлечься и дистанцироваться от его точной фактуры, учит он отданных ему на произвол самым непосредственным образом идентифицировать его с реальной действительностью. Захирение способности к воображению и спонтанной реакции у потребителей культуры сегодня уже не нужно сводить к действию определенных психологических механизмов. Ее продукты сами, и в первую очередь самый характернейший, звуковой фильм, парализуют какую бы то ни было возможность для них обладать такого рода способностями. Они построены таким образом, что, хотя для их адекватного восприятия и требуется схватывать все быстро и аккуратно, быть наблюдательным и сведущим, именно мыслительную активность воспрещают они тому зрителю, который не хочет ничего упустить из проносящегося перед его взором потоком фактов».

И они же объясняют, откуда этот упор на индустрию и откуда эта явная деградация: «Вся массовая культура в условиях господства монополий является идентичной, а ее скелет, сфабрикованный последними понятийный костяк, становится отчетливо очерченным. В его (господства монополий) маскировке правители уже более не столь уж и заинтересованы, их власть упрочивается по мере того, как все более и более брутальной она себя выказывает. Кино и радио уже более не требуется выдавать себя за искусство. Та истина, что они являются не чем иным, как бизнесом, используется ими в качестве идеологии, долженствующей легитимировать тот хлам, который они умышленно производят. Они сами себя называют индустриями, и публикуемые цифры доходов их генеральных директоров устраняют всякое сомнение в общественной необходимости подобного рода готовых продуктов».

Впрочем, на последнюю тему еще раньше – аж в 1871 году – высказался (в письме Людвигу Кугельману) Карл Маркс:

«Ежедневная пресса и телеграф, которые моментально разносят свои открытия по всему земному шару, фабрикуют больше мифов (а буржуазные ослы верят в них и распространяют их) за один день, чем раньше можно было изготовить за столетие».

Дело в том, что авторы и заказчики «Дозоров», включенные в индустрию масскульта, сами неизбежно превращаются в ее жертву, в жертву того товарного фетишизма, который сами и насаждают. Это хорошо описано в «Диалектике Просвещения»:

«Всё (в мире индустрии масскульта. – А.Т.) имеет ценность лишь постольку, поскольку может быть обменено, но не потому, что оно само что-то представляет собой. Потребительскую стоимость искусства … они считают фетишем, а фетиш, его общественная оценка, которую они ошибочно принимают за ранг произведения искусства, становится единственной для них потребительской стоимостью, тем единственным качеством, от которого они получают наслаждение … Искусство есть разновидность товара, выделанного, поставляемого, приравненного к индустриальной продукции, продающегося и заменимого, но именуемая искусством разновидность товара, всегда жившая тем, что этот товар продавался, в то же время оставаясь непродажным, полностью превращается в нечто лицемерно непродажное, как только бизнес оказывается тут уже не просто намерением, но единственным принципом».

А еще раньше об этом очень ярко сказал Маркс:

«Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, т.е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т.д., – одним словом, когда мы его потребляем… Поэтому на место всех физических и духовных чувств стало простое отчуждение всех этих чувств – чувство обладания… чувство, находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишь ограниченным смыслом… человек нечувствителен даже по отношению к самому прекрасному зрелищу: торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет минералогического чувства».

Так и хочется против этих строк поставить пометку: «Маркс об Эрнсте».

Таким образом, речь идет о качестве (в первую очередь интеллектуальном) властвующей элиты, господствующих классов. В эпоху, когда жили и писали Маркс и Энгельс, в эпоху становления капитализма, буржуазия была еще восходящим классом, исторически прогрессивным. В своем постоянном наступлении на феодализм она, в силу исторической необходимости, находила и выдвигала таких представителей, которыми действительно могла гордиться. Показательно, что сплошь и рядом эти люди оказывались одновременно и выдающимися государственными деятелями, и выдающимися политиками, и выдающимися революционерами, и выдающимися организаторами, и выдающимися дипломатами, и выдающимися идеологами и пропагандистами. В качестве примера можно указать на Франклина и Джефферсона в США, Робеспьера, Сен-Жюста и Наполеона во Франции. Даже в более поздний период (период явного измельчания) французская буржуазия могла похвастаться именами Тьера и Гизо. Хотя еще Энгельс в «Анти-Дюринге» фиксировал тот безусловный факт, что победившая буржуазия сама становится жертвой буржуазных экономических отношений:

«Не одни только рабочие, но и классы, прямо или косвенно эксплуатирующие их, также оказываются, вследствие разделения труда, рабами орудий своей деятельности: духовно опустошенный буржуа – раб своего собственного капитала и своей собственной страсти к прибыли; юрист порабощен своими окостенелыми правовыми воззрениями, которые как самостоятельная сила владеют им; “образованные классы” вообще порабощены разнообразными формами местной ограниченности и односторонности, своей собственной физической и духовной близорукостью, своей изуродованностью воспитанием, выкроенным по мерке одной определенной специальности, своей прикованностью на всю жизнь к этой самой специальности – даже и тогда, когда этой специальностью является просто ничегонеделание».

Энгельс прямо указывал, что сам принцип капиталистического разделения труда (без которого капиталистическая экономика невозможна) умственно ограничивает тех, кто вовлечен в капиталистические экономические отношения, ведет к ментальной и личностной деградации, деградации, прямо доходящей до неспособности вырваться за привычный круг вещей и представлений, то есть неспособности к научному мышлению:

«Согласно этому (буржуазному. – А.Т.) ограниченному способу мышления, известное количество “существ” должно остаться при всех условиях обреченным на то, чтобы производить один вид продуктов: таким путем хотят увековечить существование “экономических разновидностей” людей, различающихся по своему образу жизни, – людей, испытывающих удовольствие от того, что они занимаются именно этим, и никаким иным, делом, и, следовательно, так глубоко опустившихся, что они радуются своему собственному порабощению, своему превращению в однобокое существо».

Но это было в далекую пору исторической прогрессивности капитализма. Сегодняшний капитализм, уже испытавший большое число антикапиталистических революций, оказался в положении позднего феодализма, абсолютизма. Он не развивается общественно, несмотря на НТП; его «элита» не заинтересована в таком развитии и изменении и выступает как консервативная и консервирующая сила. А поскольку НТП не отменить и в силу этого факта социально-экономическая структура капитализма постоянно меняется, «элита», тормозящая и запрещающая социальное обновление, навязывает обществу все большее отставание, отказывая в праве своевременно и адекватно реагировать на эти технические и экономические изменения. Еще относительно недавно властвующая элита выдвигала на первые роли таких своих представителей, которые осознавали неизбежность изменений в надстройке в связи с неизбежными изменениями в базисе. Вспомним хотя бы Ф.Д. Рузвельта или Джона Кеннеди. Теперь их сменили люди, чьи умственные способности явно требуют клинического вмешательства – Рейган и Буш-младший.

Оказавшийся в положении абсолютизма современный капитализм воспроизвел картину деградации абсолютистской эпохи. Разумеется, в разных группах властвующей элиты – разный уровень деградации. При абсолютизме, поскольку феодализм был основан на внеэкономическом принуждении, до последнего правящие классы были способны продуцировать талантливых военачальников. Заметно хуже обстояло дело с дипломатами и политиками, поскольку обе эти области были сферой преимущественно интриг (но все же и тут, раз речь шла о сложной конкурентной борьбе, это как-то сдерживало деградацию). Еще хуже обстояло дело с экономистами. И уж совсем плохо – с пропагандистами и идеологами (это показали победоносные буржуазные революции).

В современном капитализме, когда «свободная игра рыночных сил» заменена сложной конкуренцией/сотрудничеством монополий, а идеологический противник – советский блок – повержен, лишь область экономики остается той сферой, где объективная необходимость в какой-то степени препятствует умственной деградации вовлеченных в нее представителей властвующей элиты. Уже в сфере политики как в области, подчиненной экономике, мы наблюдаем явную личностную и интеллектуальную деградацию, с чем и связано отсутствие на современной буржуазной политической сцене ярких личностей (можно вновь привести в пример тех же Рейгана и Буша или, если угодно, Мейджора и Блэра, а у нас – Ельцина и Путина).

Но уж совсем откровенной деградации достигла область идеологии и пропаганды. В этой сфере фактически не появилось ничего нового с 60-х годов XX века – происходит лишь техническое усовершенствование ранее открытых и разработанных методов и приемов. Более того, властвующая элита после 70-х годов утратила даже способность хоть сколько-то научного анализа этой области. Говоря иначе, те, кто занимается пропагандой и идеологией (а «массовая культура» проходит именно по этой графе), так долго насаждали примитивные ментальные и культурные образцы и модели, что уже не представляют себе возможность существования других, и потому сами стали потребителями (а значит, и жертвами) своей продукции.

Несовершенство именно этой части капиталистического механизма показывает тот факт, что в условиях, как представляется властвующей элите, полностью отработанной системы brainwashing’а, в эпоху телевидения, масскульта, «медиакратии» и т.п. произошли по меньшей мере три революции: Кубинская, Никарагуанская и Иранская. Более того, если бы эта система действительно успешно работала, не могли бы появиться ни Чавес и «боливаризм», ни движение «антиглобалистов».

Удивляться тут нечему: в области СМИ, массовых коммуникаций и масскульта тоже, конечно, функционирует механизм отбора через конкуренцию, но этот механизм распространяется на экономических менеджеров, а не на тех, кто отвечает за «контент». По поводу «контента» в верхах царит полное согласие. Как раз «еретики» (следовательно, самостоятельно мыслящие) в эту область не допускаются. Это зафиксировал еще в 1966 году Реймонд Уильямс в своей (ставшей классической) книге «Коммуникации»: «Контроль над новыми видами средств массовой коммуникации переходит в руки людей, которые не заинтересованы в прогрессе общества». А как констатировал в своей первой книге «Механическая невеста» совсем не левый и уж тем более не марксист Маршалл Маклюэн, «ни в каком варианте культуры нельзя ожидать, что будут развиваться и поддерживаться такие образцы, которые чужды устремлениям и ожиданиям тех, кто господствует. Может быть много общественно поддерживаемых имиджей, но все они будут вариантами хорошо знакомых тем. А темы эти всегда будут оправдывать законы, по которым живет данное общество – и эти законы и будут формировать искусство как свое социальное выражение».

Еще интереснее ситуация с российской властвующей элитой. Россия вновь включилась в мировую капиталистическую систему тогда, когда капитализм уже утратил какие-либо черты социальной прогрессивности и, более того, включилась сразу же в подчиненном положении – в качестве капиталистической периферии (что уже говорит об ущербности российского капитализма). Российская властвующая элита сформирована в основном советской партгосхозноменклатурой (с включением небольших отрядов уголовного мира и случайно поднятых «перестройкой» и «постперестройкой» наверх политически активных представителей советского «среднего класса», в основном из числа «естественнонаучной интеллигенции»; впрочем, и тех и других номенклатура и ее дети систематически из рядов властвующей элиты вытесняют). Это общеизвестно и зафиксировано независимыми и политически не ангажированными исследователями (например, Ольгой Крыштановской).

Советская номенклатура продемонстрировала всему миру свое убожество, потерпев поражение в противостоянии с Западом, то есть новая российская властвующая элита изначально составлялась из деградантов. Но даже внутри советской элиты разные ее отряды стояли на разных уровнях деградации. В наименьшей степени деградация поразила управленцев и организаторов (в том числе и хозяйственников), куда хуже было положение с экономистами и уж совсем плачевно – с пропагандистами и идеологами («перестройка» и крах СССР это явно показали). Первая группа стала преобладающей в новой властвующей элите, а сфера идеологии и пропаганды была превращена в место ссылки для «элиты». Говоря иначе, «массовую культуру» в России фабрикуют люди не только умственно ограниченные (у нас вся «элита» такая), но и наиболее умственно ограниченные по сравнению с другими отрядами властвующей элиты. Руководят масскультом (как и всей пропагандой) люди, зависящие от других частей «элиты», люди, просто выполняющие приказы – и зачастую непрофессионалы.

Сегодня во всем буржуазном мире властвующая элита тормозит общественный прогресс и навязывает тем самым деградацию всему обществу. Но у нас в стране этим занимаются еще и люди, которые не только сами стали жертвой своей деятельности по одурачиванию населения, но и которые даже не способны понять, что они – жертвы.

Поэтому для нас сегодня особенно актуальным является положение, высказанное Маркузе сорок с лишним лет назад:

«Духовное освобождение – это освобождение от “массовой культуры” и от массового потребления продуктов этой “культуры”».

17 июня –15 июля 2006