Полезные статьи Опции

[Александр Вакуров]

Фильм о боли

Алексей МАКАРКИН
Анджей Вайда снял фильм о Катыни. О польских офицерах, расстрелянных под Смоленском, и об их семьях. О преступлении и попытке скрыть его. О людях, избиравших разные жизненные пути, когда «век-волкодав» принуждал их к драматическому выбору. Когда выжившие могли завидовать погибшим, что тем уже не больно.


Вайда снял фильм, а не политическую однодневку – впрочем, само предположение об обратном было бы оскорблением для великого режиссера. У него не было возможности воздействовать на братьев Качиньских, которые, видимо, в силу воспоминаний о собственном опыте жизни в просоветской Польше, стали организовывать коллективные просмотры для военнослужащих и школьников. Кстати, такое политическое действо не помогло им выиграть выборы – избиратели крупных городов Польши отказали им в доверии, отдав свои голоса оппозиции, что и решило исход кампании.
Кстати, свое отношение к использованию трагедии в политических целях Вайда недвусмысленно высказал в фильме, в котором представлены два почти идентичных ряда военной кинохроники – немецкой и советской, посвященной Катыни. В этих хрониках почти одними и теми же словами противоположная сторона обвиняется в гибели поляков – эмоционально, с надрывом, с сознательной спекуляцией на боли. Если с советской стороны речь шла о заведомой циничной лжи (освященной именами академика и митрополита – они также есть на этих кадрах), то с немецкой – об особой форме цинизма, при которой преступник с видом оскорбленной невинности обличает другого преступника в совершенных тем злодеяниях.

В фильме нет ни одного реально существовавшего исторического персонажа, хотя у многих есть прототипы – реально жившие люди. Генерал – не совсем Сморавиньский (хотя подходит по возрасту и некоторым подробностям биографии) и не совсем Минкевич (хотя как старший по званию именно он был командиром для офицеров в Козельском лагере). Ротмистр, почти до самой гибели ведущий записи в своей книжечке, – не «копия» майора Сольского, чей дневник стал одним из основных документов катынской драмы. Русский капитан Попов, спасающий семью польского офицера, – вовсе не живое воплощение политкорректности. Во-первых, у него, как и у других героев фильма, есть реальные прототипы, а, во-вторых, литературный предшественник – вполне приличный капитан Рыков из «Пана Тадеуша» Мицкевича, не так давно экранизированного тем же Вайдой (царского капитана играл Шакуров, а советского в «Катыни» — Гармаш).
Всем героям фильма больно. Кто-то (как поручик, призванный в армию мирный конструктор спортивных самолетов) находит утешение в Боге, сжимая в руках до самого конца четки. Кого-то, как другого поручика, чудом спасшегося от гибели и сделавшего успешную карьеру в просоветской польской армии (к концу войны – уже майор!), боль, стыд и одиночество в кругу своих коллег, боящихся прослыть неблагонадежными, приводит к самоубийству. Свою боль скрывает вдова ротмистра, тихо работающая в заштатной фотостудии. Боль ощущается в гордой непреклонности вдовы генерала.

На боль по-разному реагируют две сестры поручика-конструктора. Одна выбирает путь, который в церковной практике называется «акривией» — оказывая почести погибшему брату, она твердо и непреклонно идет на конфликт с системой, понимая, что ее как минимум ждет тюрьма. Другая следует «икономии», идя на компромисс с доминирующей системой, рационально полагая, что стенку нельзя пробить головой. Вайда не судит никого из своих героев (все палачи подчеркнуто обезличены и практически лишены индивидуальных характеристик, так что они не в счет). Та же сестра-конформистка принимает в школу сына погибшего в Катыни офицера, несмотря на его явную ненависть к убийцам отца; и не ее вина, что ему не приходится в ней учиться – боль к тому времени уже привела его к вооруженной борьбе с почти неизбежным трагическим концом. Здесь вспоминаешь Марека из «Пепла и алмаза», который тоже гибнет, только-только успев полюбить. Разница в том, что здесь герой так и не успевает убить перед смертью.

Пока что «Катынь» демонстрировалась один раз – в Москве, в польском посольстве, в присутствии небольшого числа зрителей. Мне кажется, что люди в зале тоже испытывали боль – во всяком случае, во время сцен деловито-профессионального расстрела. Это была тихая боль, без демонстраций и истерик, после просмотра хотелось помолчать.

Покажут ли «Катынь» на российских экранах? Уже звучат голоса, что нет, не решатся. Отношения с Польшей изрядно испорчены (вряд ли смена правительства приведет к их быстрому потеплению), и многие россияне до сих пор убеждены, что их соотечественников оклеветали, приписав им нацистское преступление. Представляется, впрочем, что реальность будет иной, более соответствующей теперешней стилистике, – фильм покажут, но не на основных каналах и не в прайм-тайм. Может быть, на «Культуре» — Михаил Швыдкой уже упоминал о такой возможности. И не во всех кинотеатрах, а в некоторых, для «просвещенного зрителя». В любом случае можно будет посмотреть этот фильм на DVD. А посмотреть надо – хотя бы для того, чтобы понять, почувствовать чужую боль и сопереживать ей.



«Ежедневный журнал».
13.11.07 08:11

[Натали Моррис]

ТРАНСФОРМАЦИЯ ГНЕВА
актуальная для меня тема в последнее время
Интересная статья:

http://maap.ru/library/book/106/

Отрывок:
Гнев как внутренняя трансформация


Стефан А. Мартин


Опубликовано в Quadrant, 1986, Vol.19, № 1, pp.31-46


Об авторе: Стефан Мартин, д-р психологии, юнгианский аналитик, живущий и работающий в Филадельфии. Преподаватель Института Юнга в Нью-Йорке и клинический ассистирующий профессор, преподающий арт-терапию и клиническую психологию, в Университете Ханеманна.



Роль гнева в психическом развитии, особенно в динамике таких ужасных переживаний, которые способны разрушить все поступательное движение жизни, давно известна. Латинские ученые и поэты Сенека и Плутарх много писали о гневе [1]. В недавней работе Аверил сообщает, что примерно 90 лет назад выдающийся американский психолог Дж.С. Холл насчитал около 2200 состояний гнева, описанных в его исследованиях [2]. На сегодняшний день различные школы психологии активно изучают гнев и обсуждают, как с ним бороться, как избавляться от него и как его использовать. Принимая гнев в качестве базового человеческого переживания, нужно сформулировать юнгианскую точку зрения и признать витальную роль гнева в процессе внутренней трансформации, называемой индивидуацией.

В своей клинической практике я не раз сталкивался с сущностной дихотомией в архетипическом комплексе гнева. Эта дихотомия относится к противоположным измерениям интрапсихического опыта. Один из аспектов этой дихотомии характеризуется возбуждением, горячей эмоциональностью, которая вызывает прилив крови к лицу и рукам и толкает нас к импульсивному и нежелательному отыгрыванию вовне. Другим аспектом являются разные сердечные боли, ледяное спокойствие эмоциональной отстраненности, заставляющее нас закрыться в себе, фантазировать о мести и пассивной агрессии. Помимо описанных видимых различий, эти противоположные состояния связаны невидимыми отношениями.

Существует много других значимых признаков, помогающих распознать гнев. Мне все в большей степени становится понятным, что архетипический комплекс гнева включает в себя два разных психологических переживания. Одно – это бешенство или ярость, инстинктивная реакция, которая происходит автоматически и бессознательно, обычно в ответ на ощущаемую угрозу. Другое – гнев, сознательно переживаемое состояние, связанное с чувством справедливости, выбора и дифференциации. Ярость затопляет эго, в то время как гнев сообщает эго что-то жизненное и необходимое. Вспышка ярости удаляет символические процессы и размывает границы между нами и другими. С другой стороны, гнев способствует осознаванию себя, внутрипсихической динамики и межличностных отношений. Тем не менее, ярость и гнев взаимосвязаны в процессе психологической трансформации. Ярость – инстинктивная основа гнева, в то время как гнев – гуманизированное и символизированное выражение ярости, интегрируемое в эго-сознание в результате рефлексии своих переживаний. Эта рефлексия может включать в себя аффективные, когнитивные (или понятийные) и имагинальные (образные) элементы.

Второй важный признак – это то, что гнев и агрессия не идентичны с психологической точки зрения. К примеру, как отметил Сенека:

…теперь следует учесть, что у тех людей, которые по природе своей жестоки и получают удовольствие от кровопролития, так что в порыве злости убивали невинных, которые им не причинили вреда и даже не думали об этом… проявлялся не гнев, а брутальность; гнев приводит не к причинению вреда, а к получению ущерба для самого гневающегося… Целью тех людей является избиение или искалечение не ради мести, а ради удовольствия.

Гневливые и разозленные люди, разумеется, часто могут быть агрессивны и даже садистичны, но это касается далеко не всех [3].

Более того, исследования показывают, что несдерживаемый катарсис яростных и агрессивных чувств не способствует их ослаблению или превращению ярости в гнев [4]. Фактически, в большинстве случаев такой катарсис ведет к чувству самоуничижения и депрессии вместо усиления своей идентичности. Сделанный вывод весьма контрастирует со следующим наблюдением, что гнев в качестве осознанного отношения явно повышает самооценку. По иронии судьбы, именно катарсис обычно преподносится в качестве рецепта обращения с гневом. Но подобный катарсис не дает желаемых изменений, от него даже становится хуже – он усиливает ярость. Постоянное повторение выражения необдуманной ярости только загоняет нас в ловушку неосознаваемого цикла сбрасывания нервного напряжения, что делает нас еще более яростными, причем чаще и легче с каждым кругом. Ярость напоминает инстинктивную или, в юнгианской терминологии, архетипичную одержимость, потому как не оставляет места для сознательной рефлексии ее символического значения. Ярость не смягчается до гнева.

Третий важный факт – то, что гнев и депрессия не являются отражением друг друга. Депрессия не объясняется банальным психоаналитическим трюизмом, что она есть «обращенный на себя гнев». Депрессия может, конечно, возникать, когда гневу не удалось устранить преграды, встающие на жизненном пути, хотя депрессия, как и гнев, может быть выученной стратегией того типа, который Селиман описала в своей работе по выученной безысходности [5]. Выбор стратегии зависит от культурных, конституциональных и даже архетипических факторов.

Более того, я обнаружил путем клинического опроса, что большинство пациентов способны отличить яростное состояние от гневного и, за некоторыми исключениями, осуществляли выбор, оставаться ли в состоянии ярости или погрузиться в размышления, чтобы превратить свои сырые переживания в гнев. Этот момент выбора, занимающий долю секунды, определяет усиление или уменьшение сознательности. У одних этот момент короче, у других – длиннее. Следовательно, между действием и реакцией существует некое психическое пространство и время, когда у человека есть возможность быть сознательно вовлеченным в любой степени в свою чувственную жизнь. Как если бы гнев содержал внутри себя зародыш своей собственной трансформации, переносимый в эго в момент сознательного выбора.

Эту точку зрения подкрепляет древняя мудрость, что если избегать двух крайностей ярости – ее несдержанного проявления и полного подавления, – то это эмоциональное состояние остынет и перерастет в гнев с четко дифференцированными мыслями, фантазиями, идеями и интерпретациями. В этом естественном процессе эго-сознание выдерживает дистанцию и не идентифицируется с яростным нервным возбуждением. Это отдаление и охлаждение – естественная основа для трансформации ярости в гнев.

Процесс остывания, который сменяет жар ярости осмысленным сознательным опытом гнева, зависит от рефлексии. Рефлексия развивает коммуникацию между нашими различными внутренними частями, а также между нами и другими людьми. Благодаря этому связывающему характеру рефлексии гнев может стать творческим опытом, воссоединяющим части личности или людей, до той поры разъединенных. Подобный гнев, по существу, относящийся к Эросу, помогает связать до тех пор несвязанное и познать до тех пор непознанное.

Следует поднять еще один вопрос: каковы истоки яростных или гневных чувств? Существует бесконечное множество мнений на этот счет. Некоторые эксперты и пациенты приписывают его происхождение фрустрации и стрессу, другие – депривации и несправедливости. По моему мнению, гнев, рождаясь из ярости, возникает всякий раз, когда индивидуация, врожденное стремление к самореализации, блокируется или встречает серьезные препятствия. Вспышка ярости является симптомом этого внутреннего расщепления, этой боли столкновения с другими – в форме эмоционального сопротивления, праведного негодования или холодной мести. В трансформации ярости в гнев мне видится стремление психики к личностной целостности и значимым отношениям с собственным внутренним центром и другими людьми.