Тексты психотерапия Опции

[Александр Вакуров]

[перевод] Gianni Guasto - Welcome, Trauma and Introjection: a tribute to Sandor Ferenczi

28 июл, 2014 в 13:42

Перевод с итальянского на английский - Marco Bacciagaluppi. ©
Перевод с английского на русский - Александр Левчук. ©


W e l c o m e , T r a u m a a n d I n t r o j e c t i o n : a t r i b u t e t o S a n d o r F e r e n c z i
G i a n n i G u a s t o
2 0 1 1


Несмотря на слухи о скорой смерти психоанализа, существуют многочисленные признаки его хорошего самочувствия. И, как все живое, он находится в движении и преобразовании. Психоанализ переживает дифференциацию, которая обогащает его.

Одним из признаков жизнеспособности психоанализа является и повторное открытие (с середины 80-х годов прошлого века) истории жизни и основополагающих работ Шандора Ференци.
Этот возрастающий интерес привел к расцвету международного движения, названного "Ренессанс Ференци", а также 18 встречам, состоявшимся в Будапеште, Сан-Паоло, Турине, Тель-Авиве, Мадриде, Флоренции, Лондоне, Баден-Бадене, Париже. Появилось бесчисленное количество публикаций, которые подчеркивают глубоко новаторский и по-прежнему актуальный характер парадигмы Ференци. Я использую слово "парадигма", следуя за Andre Haynal (2004), согласно которому вклад Ференци был "клинической революцией", характеризуемой сменой парадигмы.

Ференци поставил под сомнение многочисленные аспекты фрейдовского мышления.

Предлагаю следующий список.

1. "Парадигма-двух-людей" ("two-person paradigm"; признание двух активных равноправных участников аналитического процесса - примечание мое, А.Л.), как альтернатива фрейдовской "модели-одного-человека" ("one-person model").

2. Концепция нежеланного ребенка, которая рассматривалась как источник конфликта. И являлась, таким образом, альтернативой концепции конфликтов, связанных с Эдиповым и кастрационным комплексами, а также с конституциональными "остатками" ("residues") (подобные моменты присутствовали у Фрейда даже после его ухода от концепции Шарко).

3. Возрождение травмы (повторное открытие патогенного неврозообразующего влияния травмы - примечание мое, А.Л.) в качестве альтернативы фрейдовского исключительного внимания к бессознательной фантазии.

4. В технике психоанализа - принцип позволения ("the indulgence principle") в качестве альтернативы принципу фрустрации.

5. Концепция интроекции, со специальной отсылкой к травматическим воздействиям, включая и те, которые могут иметь место в аналитическом процессе.

6. Акцент на "материнском стиле" в лечении в качестве альтернативы "отцовскому стилю" Фрейда.

В этой работе я ограничу себя обсуждением 2-го, 3-го и 4-го пунктов, которые можно рассматривать как определенные шаги на пути психического развития. Из-за выраженного интереса к технике Ференци считают, как правило, сугубо "практическим" автором. Но его взгляды имеют и глубокие теоретические последствия, а именно "неявно выраженную метапсихологию" такого подхода. Не так давно J. Jimenez Avello (2009) попытался определить теоретические принципы, лежащие в основе техники Ференци.


T h e u n w e l c o m e c h i l d : m e t a p s y c h o l o g i c a l i m p l i c a t i o n s
Нежеланный ребенок: метапсихологические выводы

К концу двадцатых годов Ференци публикует две работы, которые являются важной вехой в психоаналитическом понимании происхождения и природы конфликта: "Адаптация семьи к ребенку" (1927) и "Нежеланный ребенок и его влечение к смерти" (1929).
В данных статьях Ференци покидает пределы позитивистской парадигмы-одного-человека ("one-person paradigm"), которую Фрейд унаследовал от психиатрии девятнадцатого века и которая была глубоко укоренена в его мышлении, несмотря на то, что он сам же и начал коперниковскую революцию в этой области ("Copernican revolution' здесь используется как метафора - примечание мое, А.Л.).
В своем самоанализе Фрейд утерял позицию наблюдателя, находящегося за пределами поля научного наблюдения. Ференци удалось выйти за эти рамки. Он предложил последовательную "позицию двух-людей" ("bipersonal position") как в сфере этиологии, так и в терапевтической технике.
Согласно этому новому взгляду, формирование конфликта больше не происходило исключительно внутри субъекта, оно было включено в окружающую среду (в окружение субъекта). Акцент на влиянии среды, и особенно матери, с момента рождения стал поворотной точкой. Это глубоко изменило всю теорию, начав с влечения к смерти, важность которого была снижена и сведена к восприимчивости и отзывчивости окружения (как источнику "заражения" влечением к жизни или его отсутствием - А.Л.). Это также изменило и аналитическую технику.

Ференци пишет (1929): "В начальный период жизни все органы и функции развиваются особенно обильно и быстро, но лишь в рамках определенных благоприятных условий и инфантильной защиты со стороны окружения."

При этом в классической психоаналитической теории считается, что "у младенцев, только появившиеся на свет, влечение к жизни значительно преобладает (независимо от окружения и его влияния - А.Л.). В общем, наблюдается склонность представлять влечения к жизни и смерти как взаимодополняющие элементы в различных соотношениях. Например, в начале жизни присутствует максимум влечения к жизни, тогда как в глубокой старости оно становится равным нулю."

На самом деле, теория влечения к смерти, вырванная из контекста межличностных отношений, не выдерживает испытания фактами. Клинические наблюдения показывают, что дети, находящиеся в жестокой и лишенной любви атмосфере, умирают легче и охотней. Для быстрого ухода они могут использовать имеющуюся органическую предрасположенность. Если им удастся избежать этой участи, то такие дети сохраняют пессимистический взгляд и отвращение к жизни.

Клинические данные показывают, что "младенец находится значительно ближе к опыту индивидуального не-бытия (до-бытия - А.Л.) и не отделен от него жизненным опытом как взрослый. Сползание обратно в это не-бытие, таким образом, намного легче дается именно детям" (ibid.)"
Семнадцать лет спустя еще один Венгерский аналитик, Рене Шпиц (1946), подтвердит этот фундаментальный инсайт, исходя из убедительных клинических наблюдений за детьми в приютах, лишенными заботы и соответствующего ухода.

Итак, данная этиологическая точка зрения предполагает радикальное изменение теории конфликта. Конфликт теперь возникает во взаимоотношениях между двумя людьми, нежели в односторонней эмоциональной позиции субъекта, направленной на объект. Как следствие, отсюда вытекает радикальный пересмотр терапевтических отношений.
Аналитик больше не "непроницаемое зеркало".
Цитируя Jimenez Avello: "...сегодняшний психоаналитик должен перестать думать о себе как об отсутствии и начать действовать как реальный другой в живых отношениях с пациентом".

Достижения Ференци в изучении воздействия заботы и ухода - отличный вклад в педопсихиатрические исследования, в которых устанавливаются основные этапы развития.
Среди таких этапов я выделяю:
- формирование родительской пары, учитывая происхождение ее членов из соответствующих семей, а также способность предоставлять возможность для развития индивидуальности каждого из партнеров;
- стремление к родительству (рождению ребенка);
- эмоциональный баланс родителей на момент зачатия;
- протекание беременности;
- переживание родов;
- качество заботы матери о ребенке и заботы семьи о матери;
- период после родов;
- опыт сепарации/индивидуации при отлучении от груди, обучении к туалету, приобретении двигательных и речевых навыков;
- развитие переходного пространства и опыта;
- школа и подростковый возраст.

Все это следует рассматривать как единый путь, руководствуясь качеством материнской заботы и непрерывностью отношений мать-дитя.


T r a u m a , t h e r e d i s c o v e r y o f a b a n d o n e d w o r k i n g s a n d E r s c h ü t t e r u n g
Травма, повторное открытие последствий покинутости и Нервное потрясение

В сентябре 1932 года в Висбадене между Фрейдом и Ференци состоялся последний акт их "трагической истории любви" (Haynal, 2007).
К окончательному разрыву между ними привела позиция Ференци по этиологии неврозов. Он отстаивал травматическую этиологию большей части, если не всей, психопатологии. Кризис в их отношения стал настолько серьезным, что Фрейд, найдя моральную поддержу в лице Brill, Eitingon, Van Opujisen, а также Джонса, потребовал, чтобы Ференци воздержался от презентации его работы "Смешение языков между родителями и детьми", которую тот в частном порядке прочитал Фрейду ранее. Непосредственной реакцией Фрейда была ярость: "Ференци прочитал мне свои бумаги. Безвредно ("Harmless"). Глупо. В противном случае я его просто не понимаю. Впечатление было неприятным" - писал он в телеграмме Эйтингону 2 сентября 1932 года (Freud-Eitingon 2004, 735 F).

Следует отметить, что до этого, в предыдущие двадцать пять лет, Фрейд всегда переносил непокорность своего вундеркинда, которого он так любил и который со всей страстью отвечал ему своей любовью. Он даже, практически не моргнув глазом, принял книгу Ференци и Ранка, написанную ими совместно в 1924 году, оспаривающую его теорию "повторения и воспоминания" детского опыта в анализе.

Но на этот раз Фрейд не смог принять "полный регресс к этиологической точке зрения, которой я придерживался тридцать пять лет назад и которую я оставил" - писал он своей дочери Анне 3 сентября 1932 года (Freud-Eitingon, 2004, 735 F, n. 1).
И снова: "Источник его данных - то, что пациенты говорят, когда ему удается погрузить их в состояние, которое он сам называет состоянием, подобным гипнозу. То, что слышит, он принимает за откровения, но ведь в действительности это лишь фантазии пациентов о своем детстве, а не их реальная история. Моя первая этиологическая ошибка возникла именно таким образом." (letter to Max Eitingon, August 29, 1932).

Но все же Фрейд ошибался. Вера Ференци в истории, рассказанные травмированными пациентами, его упрямая попытка "найти новые золотые рудники во временно заброшенных горных выработках" (Ferenczi, 1930) (имеется ввиду вернуться к теории травмы, из которой вырос психоанализ и которая была оставлена в угоду теории влечений - А.Л.), была слишком далека от повторения фрейдовских исследований травмы до 1897 года. Также это не было и взаимным инфицированием аналитика и пациента псевдологической фантазией, как писал об этом Фрейд в своем письме Эйтингону 29 мая 1933 года, за несколько дней до смерти Ференци.

Основная отличительная особенность исследований Ференци в области травмы заключалась в описанном им влиянии насилия на защиты и общую организацию эго.

Говоря же о Фрейде, следует отметить, что в 1896 году он представлял свое открытие перед недоверчивой и враждебно настроенной аудиторией.
Поэтому он занял "стерильную" позицию наблюдения за истерическим пациентом, не уделяя должного внимания собственным ненаучным объяснениям самого пациента. Он описывал травму как "эмоцию, испытанную в прошлом", наслоенную на "наследственную предрасположенность". Фрейд сосредоточил свой научный интерес на сексуальном характере события, нежели на травматической эффекте. Сексуальность оставалась основной проблемой и в его более поздних формулировках.
А в те годы взгляд Фрейда был следующим: травматический сексуальный опыт, который впоследствии подавляется и возвращается уже в качестве симптома, может быть "удивительно тривиальным" (p. 200) - мальчик, прижимающий свои колени к платью девочки, или "слышание загадки, на которую предлагается нецензурный ответ".
В своей Висбаденской статье, как и других работах того времени, Ференци имел ввиду гораздо большее. Он описывает с поразительной ясностью психический шок и смертельное страдание жертвы сексуального насилия.

Все эти трагические темы не так давно вновь стали актуальными в связи с травмами иного характера.
Описанная психическая смерть, перенесенная молодыми жертвами сексуального насилия, предвосхитила иные психические смерти, которые вскоре состоялись в Освенциме, Хиросиме, Гулаге, Площади Мая, Сантьяго, Сребренице, Башнях-близнецах, Абу-Грейбе. Этот список можно продолжать долго, и он так и останется неизбежно незавершенным.

Описание травматических событий, изложенное Ференци, было подтверждено свидетельствами аналитика, который имел непосредственный опыт разрушения души внутри тела, в котором теплилась жизнь до его окончательного уничтожения. Я ссылаюсь на Bruno Bettelheim (1979), который сообщил нам о наиболее тонких формах "идентификации с агрессором" (другого концепта Ференци). Этот механизм - последняя из возможных, аутопластическая*, попытка выжить там, где это кажется невозможным.
(аутопластическая - осуществляющая внутренние (психические) модификации в ответ на воздействия окружающей среды - примечание мое, А.Л.).

Исследуя патогенное воздействие травмы Ференци особо интересовался разрушением психической организации жертвы. Стало понятно, что это больше не вопрос преждевременного пробуждения эротических желаний. Мы сталкиваемся с таким опытом, который порождает психический шок, контузию и агонию. Ференци также интересовался и серией аутопластических адаптаций к травме, происходящих в психике жертвы. Начиная от идентификации с агрессором, они продвигались через фрагментацию эго к экстремальной фрагментации, воскообразной податливости, ступору, кататонии, психической смерти или даже фактической смерти как крайней попытки бегства из невыносимой ситуации. Это очень далеко от сексуальности Шарко (Charcot’s sexuelle) и "истоков Нила" Фрейда (Freud’s caput Nili) (Freud, 1896, p. 203).
Этот подход относится, скорее, к будущему психоанализа.


T r a u m a a n d t h e l o s s o f b a s i c t r u s t
Травма и потеря базового доверия

При столкновении с травматическим опытом в психике происходит фрагментация эго, которая может сопровождаться утратой базового доверия - состояния, которое в норме возникает между рождением и достижением автономии.

Базовое доверие впервые упоминается Эриком Эриксоном (1950) в качестве первой из восьми стадий человеческого развития.
Согласно Эрикосну, "первое проявление социального доверия в младенце проявляется в легкости его кормления, глубине сна и релаксации кишечника" (op. cit., p. 319). Все это является свидетельством того, что младенец не боится быть внезапно оставленным своими воспитателями, не боится их пищи и различных видов агрессии. Внутри у него нет нежелательного содержимого, которое он хотел бы изгнать из себя с гневом и агрессивностью.

Следует отметить, что такая парадигма основана на "нормальности", а именно на желательном состоянии, отделяющем психологию межличностных отношений от психопатологии. Но в действительности же не все всегда попадает в пределы нормы. Поэтому для того, чтобы сформировать представление о том, что является нормальным, нам следует в первую очередь обратиться к патологии, а не наоборот.

Кроме того, для понимания концепции базового доверия сначала целесообразно обратиться к исследованиям в области этологии, как это сделал Джон Боулби.
Наблюдая за тем, как заботятся о своем потомстве приматы, Боулби (1988) сформировал концепцию надежной базы,
Когда юные особи еще не достигли автономии, тело матери принимает на себя функцию базы, от которой они могли постепенно отдаляться, но - в случае опасности - имели возможность тут же вернуться обратно. У многих видов животных, забота подразумевает постоянную бдительность за юными особями, чтобы обеспечить их безопасность. Восприятие опасности, таким образом, делегировано матери.

Среди молодых особей человеческого вида доверие к окружению абсолютно необходимо для психического выживания и включает в себя относительное или абсолютное незнание о смерти и условиях, которые к ней приводят.

Возвращаясь к Ференци, мы можем сказать, что "желанный ребенок" может вскоре забыть свое прошлое, пронизанное не-бытием, и начать радостно тянуться к жизни. Смерть и ее тень больше не представлены в его жизни. Только исключительные события могут изменить эту ситуацию и вернуть призрак разрушения, изменив, таким образом, психическую организацию.

Осознание смерти у человека развивается в дальнейшем постепенно, вплоть до кризиса середины жизни, когда "земную жизнь пройдя до половины", как писал Данте, мы в полной мере начинаем осознавать смерть. Это осознание может привести к тревоге и депрессии, но также может стать источником дальнейшего развития (Jaques, 1965).

Хотя во взрослой жизни мы становимся способны сами контролировать и находиться в бдительной позиции по отношению к своей личности, значительные площади доверия остаются и во взрослом эго. Об этом свидетельствует тот факт, что многие из нас не испытывают тревоги при путешествиях на самолете, принимают лекарства, не зная принципа их работы, подвергаются медицинским операциям.

В противоположность этому, Bettelheim описывает лагеря смерти как высоко технологичные лаборатории по экспериментальной психологии, в которых целью СС было не просто истребление заключенных. В таком случае было бы проще застрелить их, когда они были захвачены в плен. Их целью было ликвидировать один из основополагающих элементов, скрепляющих эго.
Предполагалось, что данные, полученные в лагерях смерти, помогут нацистам в поисках способов подчинения других наций посредством террора и дезорганизации личности, с целью их дальнейшего сведения к рабству.
Действительно, предельная травма приводит к психическому шоку и агонии. Она оказывает такой выраженный эффект потому, что лишает жертву базового доверия. Это приводит к тому, что жертва начинает искать надежную базу в самом агрессоре.

Таким образом, травма приводит к регрессии. У маленьких детей, которые перенесли сексуальное насилие, может произойти временная потеря психомоторных способностей, которые уже были приобретены. Bettelheim описывал поведение заключенных в Дахау и Бухенвальде, в котором были ярко представлены потеря базового доверия и тотальная регрессия.

По возвращению домой ветеранов Вьетнама, внимание научного сообщества приковали выраженные постравматические симптомы у солдат (которые на протяжении обеих мировых войн обходили стороной).
Это еще одно доказательство того, что открытие Ференци было глубоко новаторским, а не регрессивным, как думал Фрейд.


R e j e c t i o n , t r a u m a a n d i n t r o j e c t i o n
Отвержение, травма и интроекция

Я заканчиваю эту статью рассмотрением следующей линии развития: отвержение - травма - интроекция.
Ференци попытался обрисовать метапсихологию психической жизни, начав с наблюдения событий, которые приводят к психической смерти.

Он был первым, кто описал механизм интроекции (1909).
Ференци возвращался к этому концепту несколько раз, чтобы подчеркнуть его роль в психопатологии.

В "Смешении языков" (1932a) он подчеркивал аутопластическую роль интроекции в попытках справиться с травмой.
Он пишет (1932a): "[сталкиваясь с травмой] эти дети чувствуют себя физически и морально беспомощными, их личности недостаточно консолидированы (укреплены), чтобы протестовать (хотя бы просто в мыслях) перед непреодолимой силой и авторитетом взрослых, которые делают их немыми и лишают собственных чувств. Если такая тревога достигает определенного максимума, они подчиняются, подобно автомату, воле агрессора, предугадывают каждое из его желаний и осуществляют их. Полностью забыв себя, они идентифицируются с агрессором. Через идентификацию или, позволим себя сказать, интроекцию агрессора, он исчезает как часть внешней реальности и становится внутри- вместо внешне-психического."

Ференци описывает драматические события, которые начинаются с неохотного приема ребенка и приводят к интроекции лишающих, навязчивых, паразитических родителей, подменяющих жизненно важные части себя.
Начиная от "адаптации семьи к ребенку" (Ferenczi, 1927) он демонстрирует не только модель воспитания детей, но также и модель психотерапии, которая в дальнейшем будет более подробно описана в Клиническом Дневнике (1932b).

Интроекция переполненного пренебрежением родителя имеет важные последствия для психоаналитической техники.
Эмоциональный вклад терапевта в аналитическую диаду больше не рассматривается с подозрением (в качестве "меди" психоанализа).
Наоборот, теперь это основной ингредиент, определяющий целебный или (при его отсутствии) ятрогенный результат анализа (эмоциональный дистанцированный, отсутствующий аналитик = пренебрегающий, отвергающий родитель - А.Л.).

Работая со своими "трудными пациентами", Ференци обнаружил на непосредственном опыте, что это иллюзия - ожидать, что бессознательное аналитика с его нерешенными невротическими проблемами, может быть оставлено за пределами консультационного кабинета.
Клиническая практика научила нас распознавать, что бессознательное аналитика вступает в контакт с бессознательным пациента, подобно передаче между поколениями.

Это важно для развития аналитических отношений, "потому что по сравнению с психикой взрослого развивающаяся психика более восприимчива к тому, чтобы быть вылепленной по "гипнотическому приказу" опекающего лица" (Borgogno, 2009).
Эти приказы могут основываться на очаровании, инсинуации, соблазнении (материнский гипноз) или на запрете и устрашении (отцовский гипноз).
"Согласно Ференци, оба вида приказов неизбежно фиксируются и ассимилируются маленькими детьми. Они вступают в силу (...) без детского осознания, что они предоставили им жилище внутри самих себя, пока кто-то не переведет им все это в слова" (ibid.).

По мнению Franco Borgogno (op. cit.), это реляционный (relational; см. Relational Psychoanalysis - примечание мое, А.Л.) взгляд Ференци, описывающий "преимущественно интроецированного аналитика".

С первых страниц Клинического Дневника Ференци напоминает нам, что то, что происходит в семье, может быть воспроизведено в консультационном кабинете.

Любая неискренность, ложная вежливость, лицемерие или скрытая неприязнь всегда воспринимаются, даже если мы полагаем, что можем скрыть их. Если аналитик подсознательно выражает отчужденность или враждебность, единственное аутентичное переживание пациента в таком случае - это протест.
"Вы не верите мне! Вы не принимаете всерьез то, что я говорю Вам! Я не могу смириться с тем, что Вы сидите тут бесчувственный и равнодушный, пока я напрягаюсь, чтобы пережить трагические события своего детства" (Ferenczi, 1932b, p. 1).
Этот протест не может длиться слишком долго, он вызывает тревогу. Пациент боится вновь оказаться в тисках враждебной матери, ему требуется удерживать нас в идеализируемой позиции.

Сталкиваясь с такой ситуацией, аналитик не имеет никакого выбора кроме как противостоять этой идеализации, соглашаясь "критически исследовать наше собственное поведение и нашу собственную эмоциональную позицию и допустить возможность, или даже фактическое существование, усталости, тоски и скуки." (ibid.).
Если мы не делаем этого, наши неискренние и враждебные части интроецируются пациентом и остаются погребенными внутри него. И они остаются недоступными для анализа на протяжении всего времени, пока существует наше настойчивое стремление скрывать себя.
Если же мы сделаем это, наша искренность сможет вернуть анализу его целебную функцию.


Автор:
Gianni Guasto
M.D., psychiatrist, psychotherapist
Full Member of OPIFER (Organizzazione di Psicoanalisti Italiani – Federazione e Registro)
Secretary of the ACSF (Associazione Culturale Sándor Ferenczi)

Опубликовано:
The Journal of the American Academy of Psychoanalysis and Dynamic Psychiatry
Vo. 39, 2, Summer 2011
Editor: Douglas H. Ingram


Источник (в свободном доступе; опубликован автором):

[Александр Вакуров]

[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 1

5 окт, 2014 в 13:01
Читаю (точнее, прорываюсь со словарем замечательную книгу Judith Herman, которая называется Trauma and Recovery.
Мне ее посоветовал один из моих прошлых супервизоров, за что я ему очень благодарен.

По возможности поделюсь несколькими отрывочками из нее.
Перед чтением можно пробежаться здесь и здесь.

Отрывки:
Травма - это страдание бессилия.
В момент травмы жертва оказывается беспомощной перед лицом сокрушительной силы.
Травматические события разрушают системы поддержки, которые дают людям чувства контроля, связи и смысла.

...Американская Психиатрическая Ассоциация описывает травматическое событие как "находящееся за пределами обычного человеческого опыта".
К сожалению, такое определение оказалось неточным.
Изнасилования, побои, другие формы сексуального и семейного насилия настолько часто встречаются в жизни женщин, что вряд ли их можно охарактеризовать как находящиеся за пределами диапазона обычного человеческого опыта.
И, с учетом количества погибших на войне в течение прошлого века, военная травма тоже должна рассматриваться как часть общего человеческого опыта.

Травматические события являются экстраординарными не потому, что они случаются редко, а потому, что сокрушают обычную человеческую адаптацию к жизни.
В отличие от обычных неудач, травматические события, как правило, включают угрозу жизни и целостности тела или очень близкую встречу с насилием и смертью.
Они сталкивают человеческое бытие с крайней степенью ужаса и беспомощности и вызывают чувство катастрофы.

...общим знаменателем психологической травмы является чувство "интенсивного страха, беспомощности, потери контроля и угрозы аннигиляции".

...существуют определенные идентифицируемые переживания, которые увеличивают вероятность вреда.
Они включают в себя заставание человека врасплох, попадание в ловушку и доведение до точки изнеможения.
Вероятность вреда также увеличивается, когда травматические события включают крайние формы насилия, такие как физическое насилие или повреждение, а также пребывание свидетелем гротескной смерти.
В каждом случае характерным признаком травматического события является его сокрушителньая сила, запускающая переживания ужаса и беспомощности.

Обычный человеческий отклик на опасность представляет собой сложную интегрированную систему реакций, охватывающую как психику, так и тело.
Угроза изначально возбуждает симпатическую нервную систему, в результате чего человек, находящийся в опасности, испытывает прилив адреналина и переходит в состояние повышенной боевой готовности.
...
Травматические реакции происходят, когда действие (активность) не имеет никакой пользы.
Когда ни сопротивление, ни побег ("сражайся или убегай" - А.Л.) невозможны, человеческая система самозащиты обрушается и становится дезорганизованной.

Каждый компонент обычного отклика на опасность, потеряв свою полезность, обычно сохраняется в измененном и преувеличенном состоянии еще в течение длительном времени после того, когда актуальная опасность миновала.
Травматические события вызывают длительные и глубокие изменения в физиологическом возбуждении, эмоциональной сфере, познавательных способностях и памяти.
Кроме того, травматические события могут разъединить ("разорвать") эти, в норме интегрированные, функции.
Травмированный человек может испытывать интенсивные эмоции, но без ясной памяти о событии, или помнить все в деталях, но не испытывать эмоций.
Он может прибывать в состоянии постоянной бдительности и раздражительности, но не понимать, почему.
Травматические симптомы обладают свойством разъединяться от своего источника и вести свою собственную жизнь.

В результате такой фрагментации травма "разрывает" сложную систему самозащиты, которая в норме функционирует как интегрированное целое.
...
Функции автономной нервной системы могут также оказаться диссоциированным от остальной части организма.
Травмированные люди чувствуют себя и действуют так, будто их нервная система отключена от настоящего.
Поэтому Роберт Грейвс рассказывал, как в гражданской жизни он продолжал реагировать на все так, как будто он все еще лежал в окопах Первой мировой войны.

Многие симптомы посттравматического стрессового расстройства делятся на три основных категории.
Они называются "гипервозбуждение", "вторжение" ("внедрение") и "сужение".
Гипервозбуждение означает постоянное ожидание опасности, "вторжение" - неизгладимый импринт (глубокий отпечаток) травматического момента, а "сужение" означает немую реакцию капитуляции.


Г и п е р в о з б у ж д е н и е

После травматического опыта человеческая система самосохранения обычно приходит в состояние постоянной боевой готовности, как будто опасность может вернуться в любой момент.
Физиологическое возбуждение не ослабевает.
В этом состоянии ... травмированный человек с легкостью пугается, раздражительно реагирует на малейшую провокацию, испытывает проблемы со сном.

Kardiner: "ядром [травматического] невроза является физионевроз. Многие симптомы ... можно понимать как результат хронического возбуждения вегетативной нервной системы."
Grinker и Spiegel: "... страдания - от хронической стимуляции симпатической нервной системы... Солдат покидает стрессогенную среду и через некоторое время его субъективная тревога ослабевает. Но физиологические явления продолжают существовать, и он остается неприспособленным к жизни в сохранности и безопасности."

...пациенты страдают от сочетания симптомов генерализованного тревожного расстройства и специфических страхов.
У них них нет нормального "фонового" уровня бдительного, но расслабленного внимания.
Вместо этого у них повышенный фоновый уровень возбуждения, их тела всегда в состоянии боевой готовности.
Откликом на неожиданные стимулы у них выступает крайняя степень испуга, так же, как и интенсивная реакция на специфические раздражители, связанные с травматическим событием.
Травмированные люди не могут "подстроиться" под повторяющиеся стимулы, которые другие люди нашли бы просто раздражающими - скорее, они реагируют на каждое повторение как если бы это было что-то новое, неождианное и опасное.


В т о р ж е н и е

В течение долгого времени после того, как опасность миновала, травмированные люди переживают событие словно оно постоянно продолжается в настоящем.
Они не могут возобновить нормальный ход своей жизни, травма постоянно его прерывает.
Словно время остановилось в мгновение травмы.

Травматический момент становится закодированным в памяти в особой форме, которая спонтанно врывается в сознание (либо в качестве флэшбэков во время бодрствования, либо травматических кошмаров во время сна).
Такие воспоминания могут пробуждаться самыми незначительными напоминаниями, и они часто возвращаются со всей живостью и эмоциональной силой первоначального события.

В отличие от обычных воспоминаний у взрослых людей травматические воспоминания не кодируются в вербальном, линейном нарративе, который ассимилируется в продолжающуюся жизненную историю человека.
Травматические воспоминания испытывают недостаток вербального нарратива и контекста, они преимущественно кодируются в виде ярких ощущений и образов.

В указанном преобладании образных и телесных ощущений и отсутствии вербального нарратива травматические воспоминания напоминают воспоминания маленьких детей.

...18 из 20 детей проявляли признаки травматической памяти в своем поведении и игре.
У них были специфические страхи, связанные с травматическими событиями, и они были способны восстановить эти события в своей игре с экстраординарной точностью.
Например, ребенок, который в первые два года жизни был объектом сексуальных домогательств со стороны няни, в пять лет не мог ее вспомнить.
Кроме того, он отрицал любое знание или воспоминание об этом злоупотреблении.
Но в своей игре он разыгрывал сцены, которые с точностью воспроизводили порнографическое кино, сотворенное няней.
Это крайне визуализированная и бездеятельная (enactive) форма памяти, встречающаяся у маленьких детей, кажется, мобилизуется у взрослых в условиях всепоглощающего ужаса.

Эти необычные особенности травматической памяти могут основываться на изменения в центральной нервной системе.
Широкий спектр экспериментов на животных показал, что когда циркулирует высокий уровень адреналина и других гормонов стресса, следы памяти глубоко импринтируются.
Психиатр Bessel van der Kolk предполагает, что в состояниях высокого возбуждения симпатической нервной системы лингвистическое кодирование памяти инактивируется, и центральная нервная система возвращается к сенсорным и иконическим формам запоминания, которые преобладают в начале жизни.

...взрослые, как и дети, часто чувствую себя принужденными воссоздавать момент ужаса либо в буквальной, либо в замаскированной форме.
Иногда люди повторно разыгрывают травматический момент с фантазией изменения результата опасной ситуации.
В этих попытках отменить травматический момент выжившие могут поставить себя под угрозу очередного получения вреда.

Существует нечто необычное в этих попытках повторного проигрывания.
Даже когда они выбраны осознанно, в них есть чувство недобровольности.
...
Фрейд назвал это повторяющееся вторжение травматического опыта "навязчивым повторением".
Изначально он концептуализировал это как попытку овладеть травматическим событием.
...
Большинство теоретиков отвергли поздние объяснения, связанные с инстинктом смерти, и соглашались с указанной первоначальной формулировакой Фрейда.
Они полагают, что повторяющееся воскрешение травматического опыта представляет собой спонтанную, безуспешную попытку исцеления.
Жане говорил о человеческой потребности "ассимилировать" и "ликвидировать" травматический опыт...
...
Более поздние теоретики также осмысливали феномен вторжения (включая повторное проигрывание) как спонтанную попытку интегрировать травматическое событие.

Психиатр Mardi Horowitz постулирует "принцип завершенности", "способность психики перерабатывать новую информацию путем приведения ее ко внутренней схеме себя и мира".
Травма, по определению, разрушает эти внутренние схемы.
...
Травма растворится только тогда, когда выживший разработает новую психическую "схему" для понимания того, что произошло.

Психоаналитик Paul Russell в качестве движущей силы навязчивого повторения рассматривает скорее эмоциональный нежели чем когнитивный опыт травмы.
То, что воспроизводится, является "тем, что человеку необходимо почувствовать, чтобы починить повреждение".
Он рассматривает навязчивое повторение как попытку оживить и овладеть сокрушительными переживаниями травматического момента.


С у ж е н и е

Когда человек совершенно бессилен и любая форма сопротивления бесполезна, он может перейти в состояние капитуляции.
Система самозащиты отключается полностью.
Беспомощный человек спасается из этой ситуации не с помощью действий в реальном мире, но скорее изменением состояния своего сознания.
...
По словам жертвы другого изнасилования: "Я не могла кричать. Я не могла двигаться. Я была парализована...как тряпичная кукла."

Эти изменения сознания находятся в сердцевине сужения или оцепенения, третьего основополагающего симптома посттравматического стрессового расстройства.
Иногда ситуации неизбежной опасности могут порождать не только ужас и ярость, но также, как ни парадоксально, состояние отстраненного спокойствия, в котором растворяются ярость, ужас и боль.
События продолжают регистрироваться в сознании, но это происходит так, будто эти события отключены от своих привычных значений.
Восприятие может быть искаженным или оцепеневшим, с частичной анестезией или потерей отдельных ощущений.

Может быть изменено чувство времени, возникнуть чувство замедления движения, а переживания - потерять свои привычные характеристики.
Человек может чувствовать, как будто это событие происходит не с ним, будто он наблюдает за ним, находясь вне своего тела, как будто весь этот плохой опыт - это плохой сон, из которого он вскоре пробудится.
Эти изменения в восприятии сочетаются с чувством безразличия, эмоциональной отстраненности и глубокой пассивности, при которых человек отказывается от любой инициативы и борьбы.
Это измененное состояние сознания может рассматриваться в качестве одного из маленьких подарков природы, как защита от невыносимой боли.

Эти обособленные состояния сознания похожи на гипонтические трансовые состояния.
...
Травмированные люди, у которых не получается спонтанно диссоциировать, могут пытаться спровоцировать подобную потерю чувствительности при помощи наркотиков или алкоголя.

...

Хотя диссоциатиавные изменения в сознании или даже интоксикация могут быть адаптивными в момент тотальной беспомощности, они становятся мелоадапативными когда опасность миновала.
Потому что эти измененные состояния в дальнейшем удерживают травматический опыт, ограждая его стеной от обычного сознания, предотвращая интеграцию, необходимую для исцеления.

...

В некоторых случай описываемый процесс сужения приводит не к полной амнезии, а к образованию усеченной памяти, лишенной эмоций и смыслов.
Пациент "не позволял себе думать" о смысле своего симптома, для этого пришлось бы столкуться со всей болью, ужасом и яростью, а также и с переживанием гибели своих товарищей.

Симптомы сужения при травматическом неврозе могут затрагивать не только мышление, память и состояния сознания, но также и всю область целенаправленного действия и иницииативы.
В попытке создать некоторое чувство безопасности и контролировать свой всепроникающий страх травмированные люди ограничивают свою жизнь.

В избегании любых ситуаций, напоминающих прошлую травму, или любой инициативы, которая может быть связана с будущим планированием и риском, травмированные люди лишают сами себя тех новых возможностей, которые могут смягчить эффект травматического опыта.
Таким образом, симптомы сужения, представляющие собой попытку защититься от сокрушительных эмоциональных состояний, взыскивают высокую цену за такую защиту.
Они истощают и уменьшают качество жизни и, в конечном счете, увековечивают последствия травматического события.


Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror

[Александр Вакуров]

[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 2

8 окт, 2014 в 23:12

Продолжаю знакомиться с этой замечательной работой.
Книга написана таким образом, что читается на одном дыхании как захватывающая история; она снабжена множеством примеров из жизни, откровениями пострадавших, от которых иногда сжимается сердце и на глазах выступают слезы.
Judith Herman берет нас за руку и позволяет нашему сердцу соприкоснуться с тем сокрушительным опытом ужаса и беспомощности, осквернением наших верований, разрушением столпов доверия и безопасности, который присутствует в невыносимых травматических ситуациях.

Чуть дальше пойдет более специфический материал, а первую треть книги я бы рекомендовал читать не только специалистам, но и всем людям, чтобы они могли видеть и понимать тех, кому довелось пережить то, что, казалось бы, человек пережить не способен, и кому пришлось почувствовать на себе ледяное дыхание смерти (в самых разных его проявлениях).

В такую работу лучше всего погружаться "шкурой" (душой, открытым сердцем - называйте, как хотите) и читать целиком (а что-то выписывать, перечитывать и переосмысливать).
Я делюсь совсем-совсем короткими конспектами (по сравнению с общим текстом), во-первых, из-за авторского права (и то, совесть говорит, что уже выхожу из допустимых "берегов"; поэтому надеюсь, что мои посты будут неплохой рекламой для этой работы, которую, надеюсь, кто-то решится приобрести после их прочтения), во-вторых, даже на эти отрывки уходит немало времени, которого итак не хватает.

Приобрести эту замечательную книгу можно здесь (подержаные экземпляры стоят копейки).

Первая часть конспектов - здесь.

Итак, отрывки:
Травматические события ставят под сомнение основу человеческих взаимоотношений.
Они нарушают связанность с семьей и обществом, любовью и дружбой.
Разрушают конструкцию Я, которая сформирована и поддерживается отношениями с другими людьми.
Подрывают систему верований, которые придают смысл человеческому опыту.

...они оказывают основное воздействие не только на психологические структуры Я, но также на системы привязанности и смыслообразования, соединяющие личное и коллективное.
Травматические события разрушают основополагающие предположения жертвы о безопасности мира, позитивную ценность Я и наполненный смыслом порядок мироздания.

Чувство безопасности в мире, или базовое доверие, приобретается на заре жизни во взаимоотношениях с первым заботящимся лицом.
Возникнув с самой жизнью, это чувство поддерживает человека на протяжении всего жизненного цикла.
Оно составляет основу всех систем взаимоотношений и веры.
Первоначальный опыт заботы позволяет человеческим существам представить себе мир, к которому они принадлежат, как мест, гостеприимное для человеческой жизни.
Базовое доверие является основой веры в непрерывность жизни, порядок природы...

...в состоянии ужаса люди естественным образом тянутся к своему источнику защиты и комфорта.
Раненые солдаты, изнасилованные женщины взывали к своим матерям, к господу.
И когда этот крик остается без ответа, чувство базового доверия оказывается надломлено.
Травмированные люди чувствуют себя совершенно заброшенными и одинокими, изгнанными из человеческой (или божественной) системы защиты и поддержки.
В дальнейшем это чувство отчуждения и разъединения пронизывает все их отношения (от самых интимных до абстрактной принадлежности к обществу и религии).
Когда базовое доверие потеряно, человек чувствует себя в большей степени мертвым, чем живым.


Как уже отмечалось, чувство связи с заботящимися людьми - основа развития личности.
Когда такая связь разрушается, травмированная личность теряет "чувство себя"...

...развитие позитивного "чувства себя" у ребенка зависит от доброкачественного использования заботящимся лицом своей силы.
Когда родитель - который является гораздо более мощной фигурой чем ребенок - тем не менее в своем отношении учитывает индивидуальность и достоинство ребенка, последний чувствует, что его уважают и ценят.
Он также развивает свою автономию, обособленность в рамках этих взаимоотношений.
Травматические события нарушают автономию личности на уровне базисной телесной целостности.
В тело ворвались, повредили, осквернили.

...стыд - это ответ на беспомощность, на нарушение физической целостности и унизительное страдание на глазах у другого человека.
После травматического воздействия мир перестает быть таким, каким был прежде...


...в момент травмы, почти по определению, точка зрения индивида не имеет никакого значения.
В изнасиловании, например, целью нападения является именно демонстрация презрения к автономии и достоинству потерпевшего.
Таким образом, травматическое событие разрушает веру в то, что можно быть самим собой по отношению к другим.

...оно разрушает чувство связи между человеком и обществом, создавая кризис веры.
Наиболее серьезное разрушение веры и чувства общности происходит тогда, когда травмирующие события включают в себя предательство в значимых отношениях.

...

...подобные колебания происходят также в регуляции близости.
Травма побуждает людей как выходить из близких отношений, так и отчаянно к ним стремиться.
Глубокое нарушение базового доверия, чувство неполноценности, вины и стыда, а также необходимость избегать любых напоминаний о травме, которые могут быть обнаружены в общественной жизни - все это способствует выходу из близких отношений.
Но ужас травматического события усиливает потребность в защитной привязанности.
Поэтому травмированный человек часто мечется между изоляцией и тревожным цеплянием за других.

...все это приводит к образованию интенсивных, нестабильных отношений, в которых происходит колебаний между крайностями.

Идентичность, которая была сформирована до травмы, оказывается безвозвратно уничтоженной.

...насилие (нарушение), по сути, является синонимом изнасилования.
Целью насильника является терроризирование, доминирование, унижение своей жертвы - чтобы сделать ее совершенно беспомощной.
Таким образом, изнасилование, по своей природе, заведомо предназначено для нанесения психологической травмы.

...

В период после травматических событий выжившие остаются крайне уязвимыми.
Их чувство себя разбито в дребезги.
Это чувство может быть восстановлено лишь таким же способом, каким оно было построено изначально - в связи с другими.
...сразу после травмы главной задачей является восстановление некоторой минимальной формы доверия.
Гарантии защиты и безопасности имеют огромное значение.
...имея опыт тотальной изоляции выживший чутко осознает хрупкость всех человеческих связей перед лицом опасности.
Он нуждается в ясных и четких гарантиях, что он не будет брошен еще раз.

После того, как чувство безопасности восстановлено, выживший нуждается в помощи других для восстановления позитивного взгляда на самого себя.
Регулирование близости и агрессии, нарушенное травмой, должно быть восстановлено.
Это требует, чтобы другие проявляли некоторую терпимость к колеблющейся потребности выжившего то к близости, то к дистанции, а также уважение к его попыткам восстановить автономию и самоконтроль.

При этом не требуется терпеть неконтролируемые вспышки агрессии, да и такая терпимость на самом деле контрпродуктивна, так как это в конечном счете увеличивает нагрузку вины и стыда у выжившего.
Скорее, восстановление чувства собственного достоинства требует такого же уважения автономии, которое способствовало изначальному развитию самооценки в первые годы жизни.

В своем стремлении быть защитой семья, возлюбленные и друзья могут игнорировать потребность выжившего в восстановлении чувства автономии.
В период после травматического события члены семьи могут принимать решения, основываясь исключительно на своих взглядах, игнорировать или переиначивать потребности выжившего, тем самым еще раз обессиливая его.
Они могут проявить мало терпимости к его гневу или поглотить его агрессию в своем собственном стремлении к мести.
Таким образом, выжившие часто не решаются раскрываться перед членами семьи; не только потому, что они боятся, что не будут поняты, но и потому, что переживают, что реакции членов семьи затмят их собственные.


...для того, чтобы вернуть свою собственную сексуальность, жертва изнасилования нуждается в установлении чувства контроля и автономии.
Чтобы когда-нибудь научиться доверять снова, она нуждается в сотрудничающем и чувствительном партнере, который не будет ожидать секса по требованию.

Восстановление позитивного взгляда на себя включает не только обновленное чувство автономии в рамках связанности с человеком, но также и обновленное самоуважение.
Выживший нуждается в помощи других в своей борьбе за преодоление стыда и в достижении справедливой оценки своего поведения.
Здесь отношение самых близких к нему людей имеет наибольшее значение.
Реалистичные суждения снижают чувства вины и униженности.
В противоположность этому, резкая критика или невежество, как и слепое принятие, значительно усугубляет изоляцию и самообвинения выжившего.

Реалистичные суждения включают в себя признание ужасающих обстоятельств травматического события и нормального диапазона реакций жертвы.
А также признание моральных дилемм перед лицом строго ограниченного выбора, признание психологического вреда и принятие длительного восстановительного процесса.

...

...выживший нуждается в помощи других, чтобы оплакать свои потери.
Все классические труды в конечном счете признают необходимость траура и реконструкции в разрешении травматических жизненных событий.
Провал в протекании нормального процесса скорби увековечивает травматическую реакцию.

Разделение травматического опыта с другими является необходимым условием для восстановления чувства осмысленности этого мира.
В этом процессе выживший нуждается в поддержке не только со стороны самых близких, но также и более широкой общественности.
...восстановление разрыва между травмированным человеком и обществом зависит, прежде всего, от общественного признания травматического события и, во-вторых, от некоторой формы общественной активности.
...эти два отклика - признание и восстановление - необходимы для восстановления чувств порядка и справедливости.

Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror

[Александр Вакуров]

[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 3

10 окт, 2014 в 13:42
Продолжение захватывающей работы, посвященной психической травме.



Итак, отрывки:
Единичное травматическое событие может произойти практически где угодно.
Продолжительная, повторяющаяся травма, напротив, происходит только в условиях пленения (рабства).
Когда жертва может свободно убежать, она уже не подвергнется насилию во второй раз.
Повторяющаяся травма происходит только тогда, когда жертва пребывает в заключении и находится под контролем злоумышленника и, соответственно, не имеет возможности спастись.
В наиболее выраженной форме такие условия существуют в тюрьмах, концлагерях и лагерях рабского труда.
Они же могут существовать и в религиозных культах, борделях, других учреждениях организованной сексуальной эксплуатации и семьях.

Политическое рабство общепризнано, в то время как домашнее пленение женщин и детей часто остается невидимым.
Дом человека - его крепость, и редко кто понимает, что тот же самый дом может быть тюрьмой для некоторых членов семьи.
В домашнем заточении редко присутствуют некие физические барьеры, которые помешают сбежать.
В большинстве домов, даже с самой деспотической атмосферой, нет решеток на окнах и колючей проволоки.
Барьеры к бегству, как правило, невидимы. Тем не менее они являются чрезвычайно мощными.
Дети оказываются в рабстве из-за своего состояния зависимости.
Женщины оказывают в заточении из-за экономической, социальной, психологической и правовой подчиненности, а также угрозы физической силы.

Пленение, приводящее к длительному контакту с преступником, создает особый тип взаимоотношений, пронизанных насильственным контролем.
Стремление к тотальному контролю над другим человеком является общим знаменателем всех форм тирании.
В условиях заточения преступник становится самым могущественным человеком в жизни жертвы; и под влияением действий и убеждений преступника у нее начинается формироваться определенная психология (психология жертвы).


Методы установления контроля над другим человеком основываются на систематическом, повторяющемся причинении психологической травмы.
Они представляют собой организованные методы бесправия и разобщения (разрыва связанности жертвы с другими людьми, с общечеловеческими ценностями и др. - А.Л.).

Методы психологического контроля предназначены для прививания ужаса и беспомощности и разрушения у жертвы чувства себя в связанности с другими.
Хотя насилие является универсальным методом террора, преступник может использовать его нечасто - в качестве последнего средства.
Для того, чтобы держать жертву в постоянном страхе, необязательно постоянно прибегать к насилию.
Угроза смерти или серьезного вреда встречается гораздо чаще, нежели фактическои насильственные действия.
Причем угрозы в адрес других людей часто столь же эффективны, как и прямые угрозы в адрес жертвы.
Избитые женщины, например, часто сообщают, что их насильник угрожал убить их детей, родителей или друзей, которые будут укрывать их, если те попытаются сбежать.
Страх также увеличивается из-за непредсказуемых и непоследовательных вспышек насилия, а также раздражительного принуждения к исполнению мелких правил.

Конечным эффектом этих техник является убеждение жертвы, что преступник является всемогущим, что сопротивление бесполезно и что жизнь жертвы зависит от его снисходительности, достигаемой за счет безусловного соблюдения его требований.
Преступник стремится привить жертве не только страх смерти, но также и благодарность за то, что ей позволено жить.
...после нескольких отсрочек от, казалось бы, несомненной смерти жертва может начать рассматривать преступника, как это ни парадоксально, как своего спасителя.

В дополнение к вызываемому страху преступник стремится разрушить у жертвы чувство автономии.
Это достигается за счет дотошного изучения и контроля за телом жертвы и ее телесного функционирования.
Преступник осуществляет надзор за тем, что жертва ест, когда она засыпает, когда она ходит в туалет, какую одежду носит.
Но даже тогда, когда основные физические потребности жертвы принимаются адекватно, само нападение на телесную автономию деморализует и позорит.

...

После того, как преступник устанавливает постоянный телесный контроля за своей жертвой, он становится источником не только страха и унижения, но также и утешения.
Надежда на кусочек еды, ванну, доброе слово или другие обычные составляющие комфорта становится крайне притягательной для человека, который долгое время всего это лишен.
Своенравное предоставление небольших поблажек подрывает психологическое сопротивление жертвы гораздо более эффективно, чем неустанные лишения и страх.

Пока жертва сохраняет любую другую человеческую связь, сила преступника ограничена.
Именно по этой причине преступники повсеместно стремятся изолировать своих жертв от любого другого источника информации, материальной помощи или эмоциональной поддержки.
...
Наряду с неустанными обвинениями в неверности обидчик требует, чтобы его жертва доказала свою преданность по отношению к нему, отказавшись от работы и, как следствие, независимого источника дохода, от своих друзей и даже связей с собственной семьей.

...в условиях длительной изоляции пленники нуждаются в "переходных объектах", чтобы сохранить свое чувство связанности с другими.

В то время когда жертва изолирована, она становится все более зависимой от преступника - не только для выживания и удовлетворения основных телесных потребностей, но также для информации и для эмоционального насыщения (пропитания).
Чем больше она испугана, тем сильнее соблазн прильнуть к единственным отношениям, которые допустимы - к отношениям с преступником.
В отсутствии любой другой человеческой связи, она будет пытаться найти человечество в своем похитителе.


Террор, периодические поблажки, изоляция и вынужденная зависимость помогают преуспеть в создании смиренного и податливого пленника.
Но создание тотального психологического контроля не будет завершено, пока жертва не будет вынуждена нарушить свои моральные принципы и предать свои базовые человеческие привязанности.
...в домашнем насилии нарушение таких принципов часто включает в себя сексуальное унижение.


У людей, подвергшихся длительной, повторяющейся травме развивается прогрессивная форма посттравматического стрессового расстройства, которая вторгается внутрь и разрушает личность.
В то время как жертва, подвергшаяся единичной острой травме, чувствует себя после этого события как "сама не своя" (словно она не является собой), жертва хронической травмы может чувствовать себя измененной безвозвратно, или она может полностью потерять чувство себя.

Самый сильный страх любого травмированного человека - что момент ужаса повторится, и этот страх осуществляется у жертв хронического насилия.
Не удивительно, что повторение травмы усиливает все симптомы гипервозбуждения при посттравматическом стрессовом расстройстве.
Хронически травмированные люди постоянно сверхбдительны, тревожны и ажитированы.

Даже после освобождения из плена жертва не сможет вернуть прежнюю идентичность.
Какая бы новая идентичность не развивалась у нее на свободе, она будет включать память о своем порабощенном Я.
Ее образ тела будет включать тело, которое можно контролировать и насиловать.
Ее образ себя в отношениях с другими будет включать человека, который может как потеряться сам, так и быть потерянным для других.
Ее нравственные идеалы будут сосуществовать со знанием способности к злу как в других, так и в себе.
Если она, находясь под давлением, предала собственные принципы или пожертвовала другими людьми, теперь она будет жить с образом себя в качестве сообщника преступника, "сломанным" человеком.
Таким образом, для большинства жертв результатом всего этого будет являться загрязненная идентичность.
Они могут быть буквально захвачены стыдом и ненавистью к себе.


Во время заточения жертва не может выражать свой гнев на преступника, потому что это может поставить под угрозу ее выживание.
Даже после освобождения бывший узник может продолжать бояться возмездия и затрудняться проявляться гнев в адрес своего мучителя.
Кроме того, она будет нести тяжесть невыраженной ярости и против всех, кто оставался равнодушным к ее судьбе и кто не смог помочь ей.

Иногда вспышки гнева могут еще сильнее отчуждать выжившего от других людей и не допускать восстановления отношений.
С другой стороны, выживший может отдалиться от других людей и в своем стремлении контролировать гнев, это также закрепит его изоляцию.
Наконец, выживший может направить свою ярость и ненависть против самого себя.

Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror

[Александр Вакуров]

[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 4

11 окт, 2014 в 14:56
Продолжение коротеньких конспектов.
Первая часть, вторая часть, третья часть.

Итак, отрывки:

Повторяющаяся травма во взрослой жизни приводит к разрушению уже сформированной структуры личности, в детском возрасте повторяющаяся травма деформирует личность еще на этапе ее формирования.

Ребенок, оказавшийся в западне насильственной среды сталкивается с труднопреодолимыми задачами адаптации.
Он должен найти способ сохранить чувство доверия к людям, которые не заслуживают доверия, чувство безопасности в ситуации, которая небезопасна, чувство контроля в ситуации, которая ужасающе непредсказуема, чувство силы в ситуации беспомощности.
Будучи неспособным самостоятельно защищать и заботиться о себе, ребенок должен компенсировать неудачи родительской заботы и защиты с помощью единственного средства, которое есть в его распоряжении - незрелой системы психологических защит.

Патологическое окружение принудительным путем форсирует развитие экстраординарных способностей, как творческих, так и разрушительных.
Это способствует развитию патологических состояний сознания, в которых больше нет места обычным отношениям между телом и психикой, реальностью и воображением, памятью и знанием.
Эти измененные состояния сознания приводят к образованию огромного массива симптомов, как соматических, так и психологических.
И эти симптомы одновременно и скрывают, и раскрывают их происхождение, они говорят на замаскированном языке секретов, слишком страшных для того, чтобы быть выраженными в словах.

В такой атмосфере дети (еще больше чем взрослые) развивают патологическую привязанность к тем, кто злоупотребляет и пренебрегает ими, привязанность, к сохранению которой они будут стремиться даже в ущерб собственному благополучию, своей скошенной реальности и даже жизни.

...

Помимо страха перед возможным насилием выжившие постоянно сообщают о непреодолимом чувстве беспомощности.
В таком семейном окружении осуществление родительской власти является абсолютным, капризным и своевольным.
Правила неустойчивы, противоречивы либо явно не справедливы.
Выжившие часто говорят, что больше всего их пугал непредсказуемый характер насилия.
...
В то время, как большинство выживших подчеркивают хаотический и непредсказуемый характер насилия, некоторые описывают высокоорганизованный паттерн принуждения и наказания.
Многие сообщают о навязчивом контроле функций организма, например, насильственном кормление или голоде, использовании клизм, лишении сна или продолжительном воздействии тепла или холода.
Другие описывают фактическое заключение в тюрьму: они были связаны или закрыты в шкафах или подвалах.

Для того, чтобы адаптироваться к обстановке опасности, необходимо пребывать в состоянии боевой готовности.
Дети, находящиеся в такой среде, развивают экстраординарные способности для сканирования предупредительных сигналов атаки.
Они становятся сиюминутно настроенными на внутренние состояния своих обидчиков.
Они учатся распознавать тонкие изменения в лицевой экспрессии, голосе, языке тела как сигналы гнева, сексуального возбуждения, опьянения или диссоциации.
Такая невербальная коммуникация становится полностью автоматизированной и в дальнейшем происходит по большей части за пределами сознания.
Дети-жертвы учатся реагировать, будучи не в состоянии назвать или идентифицировать сигналы опасности, которые пробудили их тревогу.

Когда дети, подвергшиеся насилию, отмечают сигналы опасности, они пытаются защитить себя либо бегством, либо успокоив обидчика.
Начиная с возраста семи-восьми лет, попытки побега являются распространенным явлением.
Многие выжившие вспоминают, как в буквальном смысле прятались в течение длительного периода времени.
Они связывают свое чувство безопасности с конкретными укрытиями, а не людьми.
Другие описывают свои попытки стать как можно менее заметными, при необходимости, заморозиться на месте, припасть к земле, свернуться в клубок, удерживать застывшее выражение лица - лишь бы не привлекать к себе внимания.
Таким образом, в состоянии постоянного и чрезмерного вегетативного возбуждения они вместе с тем должны оставаться тихими и неподвижными, избегая любого физического отображения своего внутреннего волнения.
Результатом является специфическое, кипящее состояние "замороженной бдительности", отмечаемое у детей, подвергнувшихся насилию.

Если попытки избегания проваливаются, дети пытаются успокоить своих обидчиков демонстрациями автоматического повиновения.

Своенравное принуждение к следованию правилам в сочетании с постоянным страхом смерти или серьезных повреждений приводят к парадоксальному результату.
С одной стороны, это убеждает детей в их полной беспомощности и тщетности любого сопротивления.
У многих из них формируется вера в то, что их обидчики имеют абсолютные или даже сверхъестественные способности, могут читать их мысли и полностью контролировать их жизнь.
С другой стороны, это мотивирует детей доказать свою покладистость и преданность.
Эти дети удваивают и утраивают усилия, чтобы получить контроль над ситуацией с помощью единственного доступного для них способа - "попытки быть хорошим".

...

Экзистенциальная задача ребенка, пострадавшего от насилия, в равной степени тяжела.
...он должен найти способ сохранить надежду и смысл.
Альтернативой является полное отчаяние - то, что не способен вынести ни один ребенок.
Чтобы сохранить свою веру в родителей, он должен отвергнуть первый и наиболее очевидный вывод - что с родителями происходит что-то ужасно не правильное.
И он пойдет на все, чтобы построить такое объяснение своей судьбе, которое освободит его родителей от любой вины и ответственности.

Все психологические адаптации ребенка, подвергшегося насилию, служат единственной цели - сохранить свою первичную привязанность к родителями перед лицом ежедневного доказательства их злобы, беспомощности или безразличия.
Для достижения этой цели ребенок прибегает к широкому кругу психологических защит.
С помощью этих защит злоупотребление огорожено от сознания и памяти, словно ничего из этого на самом деле не происходит, либо сведено к минимуму, рационализировано или прощаемо - таким образом все, что происходит, в действительности не является злоупотреблением.
Будучи неспособным сбежать или изменить невыносимую действительность, ребенок изменяет ее в своей психике.

Ребенок-жертва предпочитает верить, что злоупотребления не произошло.
Для этого он старается держать злоупотребление в секрете от самого себя.
Средства, которые имеются в его распоряжении - откровенное отрицание, добровольное подавление мыслей и легион диссоциативных реакций.

...

Не все дети имеют способность изменять реальность через диссоциации.
И даже те, кто ей обладает, не могут полагаться на нее все время.
Когда от реальности злоупотребления убежать невозможно, ребенок должен построить некоторую систему смыслов, которая будет ее оправдывать.

Ребенок неизбежно приходит к выводу, что причиной является его врожденная "плохость".
Он цепляется за это объяснение, потому что оно позволяет ему сохранить чувство силы, надежды и смысла.
Если он плохой, то его родители - хорошие.
...он может также попытаться стать хорошим.
Если он все-таки нагрузил на себя такую судьбу, то теперь он имеет власть, чтобы изменить ее.
Если это он побудил своих родителей истязать себя, то если он будет трудиться достаточно тяжело, однажды он сможет заработать себе прощение и, наконец, заполучить защиту и заботу, в которых он столь отчаянно нуждается.

...

Чувство гнева и убийственные фантазии о мести являются нормальной реакцией на насильственное обращение.
Как и подвергшиеся насилию взрослые, дети-жертвы часто переполнены яростью и порой достаточно агрессивны.
Им часто не достает вербальных и социальных навыков для разрешения конфликта, они подходят к проблемам с ожиданием враждебной атаки.


...злокачественное переживание внутренней "плохости" часто маскируется настойчивыми попытками пострадавшего ребенка быть хорошим.
В стремлении успокоить своих обидчиков ребенок становится превосходным исполнителем (performer).
Он пытается сделать все, что от него требуется.
Он может стать эмпатическим опекуном для своих родителей, эффективной домработницей, академическим отличником, моделью социальной адекватности.
Он будет добиваться всех этих задач с перфекционистским рвением, движимый отчаянной потребностью найти благосклонность в глазах своих родителей.

Во взрослой жизни эта преждевременно форсированная компетентность может привести к значительному профессиональному успеху.
Но ни одно из его достижений в мире не восполнит этот кредит, поскольку он, как правило, воспринимает свое "исполняющее Я" (performing self) как не-аутентичное, фальшивое.
Признание со стороны других просто подтверждает его убежденность в том, что никто не может по-настоящему его знать, что если бы люди увидели его секрет, его "подлинное Я", его бы поносили и избегали.

Если пострадавший ребенок еще чувствует способность спасти более позитивную идентичность, он часто включается в крайности самопожертвования.
Дети, пережившие насилие, иногда интерпретируют издевательства в религиозных рамках некоей божественной цели.
Для того, чтобы сохранить чувство ценности, они принимают на себя идентичность святого, выбранного для мученичества.
...
Эти противоречивые идентичности, испорченное и возвышенное Я, не могут быть интегрированы.
Пострадавший ребенок не может сформировать связанное, целостное представление о самом себе с умеренными добродетелями и терпимыми недостатками.
В насильственной среде умеренность и терпимость неизвестны.
Я-репрезентации жертвы остаются ригидными, раздутыми и расщепленными.
В наиболее экстремальных ситуациях эти разрозненные Я-репрезентации формируют очаги диссоциированных альтер-личностей.
Подобные неудачи в интеграции у детей происходят и в репрезентациях других (людей).
В своих отчаянных попытках сохранить веру в родителей ребенок-жертва формирует идеализированные образы по крайней мере одного из них.

Реальные переживания насильственных и отвергающих родителей не могут быть интегрированы с этими идеализированными фрагментами.
Таким образом, внутренние репрезентации первичных ухаживающих лиц, как и образы Я, остаются противоречивыми и расщепленными.
Пострадавший ребенок не может сформировать внутренние репрезентации безопасного и последовательного заботящего лица.
Это, в свою очередь, препятствует развитию нормальных способностей в сфере эмоциональной саморегуляции.
Фрагментарные идеализированные образы, которые ребенок способен сформировать, не могут справиться с задачей эмоционального успокоения.
Они слишком истощены, слишком неполноценны и слишком склонны без предупреждения транформироваться в терроризирующие образы.

В ходе нормального развития ребенок достигает безопасного чувства автономии с помощью формирования репрезентаций надежных и заслуживающих доверия заботящихся людей, репрезентаций, которые могут быть пробуждены в психике в моменты бедствия, страдания.

Неспособный сформировать внутреннее чувство безопасности, пострадавший ребенок остается (более других детей) в большей степени зависимым от внешних источников комфорта и утешения.
Неспособный сформировать безопасное чувство независимости, пострадавший ребенок продолжает отчаянно и без разбора искать, от кого зависеть.

...

Выжившие, которые постоянно причиняют себе физические повреждения, описывают глубокое диссоциативное состояние, предшествующее самому акту.
Деперсонализация, дереализация и анестезия сопровождаются чувством невыносимой ажитации и навязчивой потребности напасть на тело.
Первоначальные повреждения не доставляют никакой боли.
Членовредительство продолжается до тех пор, пока не приводит к мощному переживанию освобождения и успокоения.
Физическая боль намного предпочтительнее эмоциональной боли.
Как сказал один выживший: "Я делаю это, чтобы доказать, что существую."
...
Существует четкое разграничение между повторяющимся самоповреждением и попытками суицида.
Самоповреждение предназначено не для убийства, но скорее для облегчения невыносимой эмоциональной боли, и многие выжившие рассматривают это, как это ни парадоксально, как форму самосохранения.

Эти три основные формы адаптации - разработка диссоциативных защит, развитие фрагментированной идентичности и патологическая регуляция эмоциональных состояний - позволяют ребенку выжить в среде хронического насилия.


Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror

[Александр Вакуров]

[перевод] Judith Herman - Trauma and Recovery. Part 5

12 окт, 2014 в 12:46
Очередной краткий конспект.
Посвященный специфике терапевтических отношений с человеком, пережившим опыт насилия.
Предыдущие конспекты - тут.

Итак, отрывки:
Ядром опыта психической травмы являются бесправие (беспредел, отсутствие возможностей) и обрыв связанности с другими.
Восстановление, таким образом, основывается на расширении прав и возможностей человека и создании новых связей.
Восстановление возможно только в рамках взаимоотношений, оно не может произойти в изоляции.

В возобновленных связях с другими людьми выживший заново развивает психологические способности, которые были разрушены или деформированы травматическим опытом.
Они включают в себя базовые способности к близости и доверию, автономии и инициативе, идентичности и компетенции.
Таким же образом, каким эти возможности изначально формируются во взаимоотношениях с другими людьми, они должны быть реконструированы в возобновленных отношениях.

Первым принципом восстановления является расширение прав и возможностей пострадавшего.
Он должен быть автором и арбитром своего восстановления.
Другие могут дать совет, оказать поддержку и заботу, предоставить помощь, но не вылечить.
...
Каким бы ни было вмешательство, если оно отнимает власть у пострадавшего - оно не будет способствовать восстановлению (независимо от того, насколько это вмешательство кажется нам находящимся в его интересах).

...

Техническая нейтральность терапевта не то же самое, что нейтральность моральная.
В работе с пострадавшими людьми нам необходима пристрастная моральная позиция.

Терапевт призван свидетельствовать преступления.
Он должен поддерживать солидарную позицию с жертвой.
Это не означает упрощенное понимание, что жертва не может сделать ничего плохого, скорее, это включает в себя понимание фундаментальной несправедливости травматического опыта и необходимости резолюции, которая восстановит хотя бы некоторое чувство справедливости.

Роль терапевта является одновременно и интеллектуальной, и реляционной ("отношенческой"), способствующей и инсайту, и эмпатической связи.
Kardiner отмечает, что "центральной частью терапии всегда должно быть просвещение пациента" о природе и значении его симптомов, но в то же самое время "отношение врача при лечении этих случаев должно быть как у оберегающего родителя".
Кернберг делает похожие замечания касательно лечения пациентов с пограничным личностным расстройством: "Эмпатическое отношение терапевта, проистекающее от эмоционального понимания самого себя и временной идентификации с пациентом, а также забота о нем имеют общие элементы с эмпатией "достаточно хорошей матери" по отношению к своей младенцу. ... Существует, однако, также полностью рациональный, познавательный, почти аскетичный аспект работы терапевта с пациентом, который придает их отношениям совершенно иное качество."


Пациенты, страдающие от травматического синдрома, формируют характерный тип переноса в терапевтических отношениях.
Их эмоциональные реакции на любого человека, находящегося во властной позиции, деформированы опытом ужаса.
По этой причине травматические переносные реакции имеют интенсивный характер (характер жизни-или-смерти), не имеющий аналогий в терапевтическом опыте.
По словам Кернберга: "Это как если бы жизнь пациента зависела от удержания терапевта под контролем."

Травматический перенос отражает не только переживания ужаса, но и опыт беспомощности.
В момент травмы жертва является совершенно беспомощной.
Неспособная защитить себя, она взывает о помощи, но никто не приходит на эту мольбу.
Память об этом опыте пронизывает все последующие отношения.
Чем сильнее выражена эмоциональная убежденность пациента в оставленности и беспомощности, тем более отчаянно он будет нуждаться во всемогущем спасителе.
Часто он ввергает в эту роль терапевта.
Он может развивать интенсивные идеализированные ожидания от специалиста.
Идеализация терапевта защищает пациента (в его фантазии) от возрождения ужасов травмы.

В одном успешном случае и терапевт, и пациент пришли к пониманию, что источником требований пациента к спасению являлся ужас.
Терапевт отметил: "Это страшно - нуждаться в ком-то столь сильно и не быть способным его контролировать."
Пациент пододвинулся и продолжил мысль: "Это страшно потому, что Вы можете убить меня тем, что Вы говорите ... или не позаботившись, или оставив меня."
Терапевт добавил: "Мы видим, почему Вам необходимо, чтобы я был совершенным."

Когда терапевт терпит крах в удовлетворении этих идеализированных ожиданий (а он неизбежно потерпит неудачу), то пациента часто охватывает ярость.
Дело в том, что пациент чувствует себя так, как будто от спасителя зависит сама жизнь, поэтому он не может позволить себе быть терпимым, здесь нет места человеческой ошибке.
...
Все это свидетельствует не только о беспомощной ярости жертвы, переполненной ужасом смерти, но и о смещении этой ярости с преступника на заботящееся лицо.
Многие травмированные люди чувствуют подобную ярость по отношению к людям, которые пытаются им помочь, и питают о них фантазии мести.
В этих фантазиях они хотят погрузить разочаровавшего, вызывающего зависть терапевта в состояние невыносимого страха, беспомощности и стыда, от которого страдали сами.


В то время, как в других терапевтических отношениях мы с самого начала можем ожидать некоторую степень доверия, такое положение дел никогда не гарантируется при лечении травмированных пациентов.

Пациент вступает в терапевтические отношения, буквально охотясь за сомнениями и подозрениями любого рода.
...
Пока не доказано обратное, он предполагает, что терапевт не сможет вынести настоящую историю травмы.
По словам одной пострадавшей от инцеста: "Эти терапевты кажутся знающими ответы на все вопросы, но тут же смываются от реально дерьмовой херни."

Однако в то же самое время пациент может не доверять терапевту, который не отступает назад.
В этом случае он может приписать терапевту множество таких же мотивов, какие были у преступника.
Часто он подозревает терапевта в эксплуататорских или вуайеристских намерениях.


Динамика господства и подчинения заново разыгрывается во всех последующих отношениях, в том числе и в терапии.

Хронически травмированные пациенты имеют тонкую настроенность на бессознательную и невербальную коммуникацию.
Привыкшие на протяжении длительного времени считывать эмоциональные и когнитивные состояния своих мучителей, выжившие привносят эту способность и в терапевтические отношения.
Кернберг отмечает "сверхъестественную" способность пограничного пациента "читать" своего терапевта и реагировать на его уязвимость.

В попытке защитить себя от враждебных реакций, которых он ожидает, пациент будет внимательно всматриваться в каждое слово и жест со стороны терапевта.
Так как у него нет уверенности в благих намерениях терапевта, он может упорно искажать его мотивы и реакции.
Погруженный в динамику господства-подчинения, терапевт может начать непреднамеренно отыгрывать некоторые аспекты насильственных отношений.


Травма является заразной.
Пребывая в роли свидетеля жестокости или катастрофы, терапевт, временами, бывает эмоционально сокрушен.
Он испытывает (хотя и в меньшей мере) такой же ужас, ярость и отчаяние, какие переживал пациент.
Это явление известно как "травматический контрперенос" или "заместительная травматизация".
Терапевт может начать испытывать симптомы посттравматического стрессового расстройства.

...эта интерпретация распознает тень присутствия преступника во взаимоотношениях между терапевтом и клиентом и прослеживает контрперенос, как и перенос, к первоначальному источнику, находящемуся за пределами диадных взаимоотношений.

Терапевт также может эмпатически разделять переживание беспомощности пациента.
Это может привести его к обесцениванию собственного опыта и знаний или упущению из вида силы и ресурсов пациента.

В защите от невыносимого чувства беспомощности терапевт может попытаться взять на себя роль спасателя.
Он может нагружать на себя все больше и больше адвокатской функции для пациента.
Поступая таким образом, он подразумевает, что пациент не способен действовать самостоятельно.
Чем больше терапевт поддерживает идею, что пациент является беспомощным, тем больше он увековечивает травматический перенос и лишает пациента его силы.

Доведенная до логического предела, защита терапевта от чувства беспомощности приводит к позиции грандиозной исключительности или всемогущества.


В дополнение к идентификации с беспомощностью жертвы, терапевт также может также идентифицироваться с ее гневом.
В его крайностях: от неявного молчаливого гнева - через промежуточный диапазон фрустрации и раздражительности - до абстрактного праведного негодования.

Через эмпатическую идентификацию терапевту также может стать известно о глубинной ярости пациента, и он может переполниться страхом.

На одном полюсе терапевт может упредить ярость пациента своей собственной, на другом - стать слишком почтительным к гневу пациента.

Терапевт также идентифицируется с пациентом через опыт глубокого горя.
Он может чувство себя так, словно сам находится в трауре.


Эмоциональная идентификация с опытом жертвы не исчерпывают круг травматического контрпереноса терапевта.
В своей роли свидетеля терапевт оказывается заложником конфликта между жертвой и преступником.
В результате чего он может идентифицироваться не только с чувствами жертвы, но и с таковыми у преступника.
В то время как эмоции от идентификации с жертвой могут быть крайне болезненными, таковые от идентификации с преступником могут оказаться еще более ужасными, потому что они представляют серьезную проблему для собственной идентичности терапевта как заботливого человека.

Идентификация с преступником может принимать различные формы.
Терапевт может обнаружить, что стал относиться к истории пациента весьма скептически, или он может начать минимизировать или рационализировать насилие.
Терапевт может чувствовать отвращение или омерзение от поведения пациента, или он может стать чрезвычайно строгим и осуждающим, когда пациент не дотягивает до некоторого идеализированного образа, как должна вести себя "хорошая" жертва.
Он может начать чувствовать презрение к беспомощности пациента или параноидальный страх мстительной ярости с его стороны.


Эмоциональные реакции терапевта включают в себя не только те, которые определяются жертвой или преступником, но также и таковые, характерные исключительно для роли невредимого свидетеля.
Терапевт может чувствовать себя виноватым за то, что он избавлен от страданий, которые должен был терпеть пациент.
В результате - при наслаждении обычным комфортом и удовольствиями в своей собственной жизни - он может начать испытывать трудности.
Кроме того, он может чувствовать, что его терапевтическая активность ошибочна или недостаточна.
Он может себя строго осуждать за недостаточное терапевтическое рвение или социальные обязательства и прийти к мнению, что только безграничная преданность может компенсировать подобные недостатки.
В терапевтических отношениях он может принимать на себя слишком много личной ответственности за жизнь пациента, тем самым еще раз покровительствуя и лишая пациента силы.

Терапевт также может чувствовать себя виноватым за повторное переживание пациентом травмы в курсе лечения.


...первые опасения, что у данного пациента может скрываться травматическая история, часто исходят из контрпереносных реакций терапевта.
Терапевт испытывает внутреннее замешательство пострадавшего ребенка по отношению к симптомам пациента.
Быстрые колебания когнитивного состояния пациента могут оставить терапевта с чувством нереальности.
Jean Goodwin описывает контрпереносное чувство "экзистенциальной паники", когда работает с жертвами тяжелого насилия в раннем детстве.
Терапевты часто сообщают о сверхъестественных, гротескных или причудливых образах, мечтах и фантазиях во время работы с такими пациентами.
У них у самих может быть непривычный диссоциативный опыт, в том числе не только онемение и искажение восприятия, но и деперсонализация, дереализация и пассивное переживание влияния.

Терапевт может чувствовать себя полностью сбитым с толку быстрыми колебаниями настроения пациента, а также изменениями его стиля отношений (style of relating).
...специалист может иметь странные и нелепые сочетания эмоциональных откликов на пациента и может быть погрузиться в чувство постоянной неизвестности.
Этот саспенс на самом деле отражает постоянное состояние ужаса у жертвы по отношению к своенравному и непредсказуемому преступнику.


По Кернбергу, задача терапевта - "идентифицировать актеров" во внутреннем мире пограничного пациента, используя контрперенос в качестве гида для понимания его переживаний.
Репрезентативные пары актеров, которые могут фигурировать во внутреннем мире пациента, включают в себя "деструктивного, плохого младенца" и "наказывающего, садистического родителя", "нежеланного ребенка" и "незаботливого - "самого-по-себе" - родителя", "дефектного, бесполезного ребенка" и "презрительного родителя", "жертву сексуального насилия" и "насильника" и так далее.
Хотя Кернберг трактует этих актеров как искаженные, фантазийные репрезентации опыта пациента, скорее всего они вполне точно отражают реальную раннюю реляционную среду травмированного ребенка.

Ссылка на источник:
Judith Herman
Trauma and Recovery: The Aftermath of Violence - from Domestic Abuse to Political Terror

[Александр Вакуров]

http://lev-chuk.livejournal.com/17865.html

[Александр Вакуров]

жеймс Холлис
Мифологемы. Воплощения невидимого мира

Джеймс Холлис
Перевал в середине пути. Как преодолеть кризис среднего возраста и найти новый смысл жизни

Джеймс Холлис
Под тенью Сатурна. Мужские психические травмы и их исцеление

Джеймс Хилман
Архетипическая психология

Мэрион Вудман
Сова была раньше дочкой пекаря. Ожирение, нервная анорексия и подавленная женственность

Мэрион Вудман
Опустошенный жених. Женская маскулинность

Джен Винер
Терапевтические отношения. Перенос, контрперенос и обретение смысла

Антон О.Крис
Свободные ассоциации. Метод и процесс

Авторы: Джилл Сэвидж Шарфф, Дэвид Е. Шарфф
Основы теории объектных отношений

Авторы: Рональд Бриттон, Майкл Фельдман, Эдна О'Шонесси
Эдипов комплекс сегодня. Клинические аспекты

Редактор Р.Андерсон
Клинические лекции по Кляйн и Биону

Автор: Уилфред Р. Бион
Научение через опыт переживания

Джон Стайнер
Психические убежища. Патологические организации у психотических, невротических и пограничных пациентов