Аннотация. В статье показано, что обращение к проблемам идентичности стало сигналом нашей неуверенности: связанные между собой человек и общество в меняющейся современности оказались в состоянии сомнения и подверженности тревожности, в состоянии поисков идентичности, в процессе которых сплелись социальные, психологические, экзистенциальные аспекты.

Ключевые слова: идентичность, социум, человек, картина мира, трансформация общества.

Всеобщий характер стремительных общественных трансформаций, нестабильность структуры общества, усложнение социальных процессов, размывание границ взаимодействий, - все это говорит о том, что мы живем в «ускользающем мире» (Э.Гидденс), в эпоху «новой неопределенности» (Ю. Хабермас), в «конце знакомого мира» (И. Валлерстайн). Связанные между собой человек и общество в меняющейся современности оказались в состоянии сомнения и подверженности тревожности, - в состоянии поисков идентичности. 3. Бауман заметил, что многие аспекты современной жизни рассматриваются и изучаются через проблематику идентичности, словно сквозь «призму» [2, С. 176-177]. Экономические, политические, культурные аспекты жизни человека и общества оказываются вопросами об идентичности.

Целью данной статьи является попытка проанализировать обстоятельства, приведшие к состоянию поисков идентичности в контексте современного общества. Поставленные перед нами задачи связаны с определением понятия «идентичность», с выделением его структурных компонентов и с рассмотрением контекста, то есть современного общества, в котором имеют место поиски идентичности, будучи обусловлены социокультурными факторами. А также, нельзя не отметить, что особая роль в поисках идентичности отводится кризису идентичности.

В самом общем смысле, идентичность понимается как тождественность индивида или группы самим себе, как совокупность характерных особенностей, как интегрирующее свойство личности или группы.

На уровне индивида идентичность выражается через социальный и личностный аспекты, которые можно представить как два измерения: горизонтальное и вертикальное. Как замечает И.П. Ильин, представление о человеке стало строиться на том, что человек уже не есть нечто тождественное себе, своему сознанию. Исследователи стараются не употреблять понятия «личность», предпочитая идентичности - «персональную» и «социальную», считают, что социальные, персональные и биологические функции и ролевые стереотипы поведения человека кардинально не совпадают [10].

Горизонтальное измерение, или направленность вовне, то есть на общество, связано с тем, что на протяжении всей жизни человек включен и формируется в разнообразных общественных группах: семье, классе, этносе, нации и др. Многоярусное социальное пространство влияет на социальные аспекты идентичности. Принадлежность ко многим большим и малым группам, позволяет говорить о наличии нескольких социальных идентичностей у одного человека. Идентичность человека может иметь аскриптивные (возраст, пол, кровное родство, раса, национальность), культурные (клановая, племенная, языковая, национальная, религиозная, цивилизационная принадлежности), территориальные (ближайшее окружение, деревня, город, провинция, регион, климатическая зона, континент, полушарие), политические (партийная принадлежность, группы интересов, идеология), экономические (работа, профессия, должность, рабочее окружение, экономические секторы, классы, государства) и социальные (друзья, клубы, социальный статус) источники [20].

Личностный аспект, вторичный по отношению к социальному, направлен на индивидуальную уникальность, связанную с биографическими параметрами и жизненным опытом. Выражаясь словами К. Клакхона, «нет двух людей одного и того же возраста, пола, социального положения и одной субкультуры, которые бы имели идентичный жизненный опыт» [11]. В отличие от социального аспекта, который представляет собой типизацию личности другими людьми на основе принадлежности к определенной группе, личностная идентичность включает уникальную комбинацию фактов и дат истории жизни отдельного человека.

Взаимодействие между личностной и социальной идентичностями приводит к самоидентичности, или иначе Я-концепции. Здесь баланс выполнения различных социальных ролей и связности истории жизни человека связан не столько с фактом, сколько с качеством существования.

Идентичность присуща не только индивидам, но и различным коллективам и группам. Ответом на вопрос: «Каким образом вместе взятые индивиды составляют некую коллективность?» могут стать слова Ч.Кули о соотношении понятий общества и индивидов, которые представляют «не отдельные явления, но лишь коллективный и дистрибутивный аспекты одного и того же явления» [13], то есть одно выражает целую группу, а другое - членов группы. Коллективная идентичность имеет более четко очерченные границы по сравнению с индивидуальной идентичностью и основана на заданных параметрах. К коллективной идентичности в основном прибегают в вопросах религии, нации, этнич-ности, социальных движений, подразумевая некую общую принадлежность, сплоченность и солидарность, формирующуюся на основе общности интересов и ценностей.

За непродолжительную историю употребления, идентичность использовалась в разнообразных контекстах, приобретая новые смыслы и неравноценные значения. Многозначность употребления и амбивалентный характер понятия привели к тому, что оно означает или слишком много, или слишком мало. Не легче ли, поэтому, задаются вопросами Р. Брубейкер и Ф. Купер [5], распутать этот клубок значений «идентичности» с помощью менее нагруженных терминов. Так, «идентификация» и «категоризация» с необходимостью отражают внутреннее сходство, внешнее различие, внутригрупповую общность, но в то же время они ситуационны и контекстуальны. Термин «самопонимание» в качестве альтернативы «идентичности» несет в себе когнитивный и эмоциональный смысл. «Самопонимание» направлено на самоощущение, концепцию себя, не имеет явных привязок к сходству или различию. Наконец, группа терминов, таких как «сходство», «связанность» и «групповая принадлежность», заменяет «идентичность», помогая отличать прочно связанные от слабо связанных форм взаимоотношений.

Несмотря на различные коннотации, связанные с употреблением этого термина, можно выделить несколько моментов. Прежде всего, идентичность основана на фундаментальном сходстве индивидов, групп и исторических периодов. Подобное значение находит свое проявление в солидарности, в общих склонностях, самосознании коллективов, применяется часто к расе, этносу, полу, а также обозначает нечто глубинное, основательное, значительное, состояние индивида и коллектива. С другой стороны, идентичность, напротив, отрицает фундаментальное и подчиняющее сходство, подчеркивая процессуальное, интерактивное развитие коллективного самопонимания, солидарности или групповой сплоченности, а также подчеркивает нестабильную, многогранную, изменчивую природу современного «я». Наконец, идентичность может включать в себя три связанные и в то же время различные дихотомии: самопонимание - личный интерес, частность - универсальность, а также дихотомия между двумя способами социальной локализации, обозначающей позицию в многоярусном пространстве [5].

Итак, по мере развития и уточнения понятия, были выделены значения, имеющие отношения к различным видам идентичности. Неопределенность и расплывчатость понятия придает сложность его измерению и анализу в различных процессах. Все вышеизложенное позволяет говорить, что за терминологическими различиями идентичности скрываются более глубокие проблемы.

История интереса к проблемам идентичности возникает в обществах эпохи модерна, отсчет которых идет с XVIII столетия, в связи с актуализацией вопросов «Кто я?» и «Кто мы?». О том, что идентичность предстала как проблема, возникшая сравнительно недавно в западной истории, пишет еще Э. Эриксон [22]. Не найдя лучшего объяснения, он считает, что в результате отчуждения от идентичности Бога, идентичность человека была привязана к производству, труду, технологиям и социуму, а местом ее пребывания оказались индивиды, общности, классы и социальные группы. Развитие науки и техники, увеличение промышленного и сельскохозяйственного производства, развитие средств массовой коммуникации, рост населения, повышение мобильности, сложное разделение труда, централизация государства, сглаживание горизонтальной дифференциации и рост вертикальной дифференциации населения, - черты, на фоне которых идентичность становится задачей, требующей внимания и решения.

За последние несколько лет мы имеем возможность наблюдать настоящий бум к проблемам идентичности, вызванный тем, что в конце XX века в старой проблеме появилось нечто новое, что снова вызвало интерес и обеспокоенность.

Пытаясь осмыслить социальную реальность, которая начала складываться в западном обществе на рубеже 60-70-х годов XX века, исследователи обращаются к современности как особой стадии в историческом и социально-экономическом развитии. Происходящие сегодня в мире стремительные изменения отражают сущность современного общества. В экономической сфере постиндустриального общества превалирует производство услуг, доминирующим производственным ресурсом является информация и знание. В сфере политики возрастает роль международных и наднациональных организаций и уменьшается роль национальных государств. В управлении обществом участие принимают неправительственные организации и движения за мир, экологию, демократию и т.д. Изменяется и социальное пространство. Классовое разделение, которое строится на отношении к собственности, роли организации труда и размере дохода, уже не отражает реальной дифференциации. Наличие или отсутствие собственности в современном мире заменяется обладанием информации. Происходит уменьшение доли физического труда и увеличение умственного. Неквалифицированные, плохо подготовленные люди оказываются невостребованными. Особое внимание уделяется обучению и образованию. Не случайно, поэтому, что в качестве самостоятельной подсистемы, наряду с телекоммуника-ционными технологиями, которые дают возможность непосредственного участия в жизни общества, стали выделять образование не просто как социальный институт, но как стратегический ресурс функционирования государственных и политических структур.

Символом современной культуры, которую Ж.-Ф. Лиотар назвал «постмодернистким состоянием», становится «ризома» (Ж.Делез), представляющая собой множество линий, «луковицу» без начала и конца, которая развивается в разных направлениях и принимает любые формы. Классифицируя основные черты постмодерна как состояния общества, Н.Н. Козлова выделяет следующие: полицентричность; релятивизация разума, естествознания, техники, индустрии; отказ от веры в Прогресс, осознание возможности нового варварства; культурный и социальный плюрализм; отказ от понятия личность в пользу понятия «персона» и «маска» [12].

Принципы плюрализма, фрагментарности, децентрации вошли в жизнь современного общества, определили его внутреннее содержание, и придали в какой-то степени независимость друг от друга личности, культуре, экономике и политике. Принцип децентрализации выражается в отсутствии центра, который являлся бы символом и вокруг которого выстраивались бы сферы общественной жизни. Все прежние центры в образе национальных государств, партий, профессий, институтов утрачивают свое значение. Фрагментированное общество становится похожим на мозаику: многообразие этносов, языков, государств, форм правлений и территориальных устройств, религий, культур, национальных и местных традиций, образов жизней и стилей поведения.

Тенденции фрагментации выразились в разложении всеобщих структур и в распаде иерархий на бесчисленное множество разнородных фрагментов. «Роевые сообщества» (Ж.Делез, Ф.Гваттари) подрывают четкую структуру, не подчиняясь жестким законам. Все большая дифференциация общества, по мнению М.Маффесоли, вызвана пресыщением людей «абстракциями, навязанными ценностями, нагромождением экономических и идеологических построений» и как следствие внимание людей сосредотачивается на том, что «находится в непосредственной близости, на действительной общности чувств, на всех тех вещах, что составляют целый мир привычек, ритуалов, мир, принимаемый таким, как он есть» [15].

В свою очередь в мире имеют место и противоположные тенденции. Наряду с диверсификацией, наличествуют тенденции к интеграции, децентрализация сопровождается централизацией, а кроме фрагментации имеют место процессы, ведущие к связанности. Вместе эти диалектические противоречия входят в пространство процесса глобализации. Придя на смену идеи «универсализации», выражавшей решимость наведения всеобъемлющего, глобального порядка и намерения сделать мир лучше и равным для всех, концепция глобализация скорее выражает «неуютное ощущение» и означает «то, что со всеми нами происходит» [1, С. 86-94].

Отношение к процессу, выходящему за пределы локальности, не однозначно. Так, рыночную модель глобализации можно выразить словами: «глобализированное богатство, локализованная бедность» (З.Бауман). В результате деления стран по экономическому признаку, происходит навязывание экономически слабо развитым странам норм и образцов. Классифицируя людей на богатых и бедных, мир был поделен на первый и второй. Богатые первого мира живут в вечном настоящем вне пространственных границ, бедные второго мира живут, придавленные лишним временем, в гнетущем пространстве. В данном контексте глокализация, совмещая в себе корни глобализации и локализации, заново распределяет привилегии и бесправия, богатства и бедности, перспективы и безнадежности, силы и бессилия, свободы и рабства.

Другое понимание процессов глобализации строится на признании многообразия культурных проявлений, возможности транслировать локальные культуры, сохраняя многообразие. В отличие от культурной экспансии, выраженной в массовой культуре и рассчитанной на массового потребителя, речь идет о вкладе различных культур, субкультур в так называемую глобальную культуру. Согласно парадигме инклюзивного различения нет подчинения одной культуры другой, границы миров, пространств, культур мыслятся одновременно определенными, подвижными и переплетенными. Мировое общество мыслится не как огромное государство, но общество, понимаемое как многообразие без единства.

Глобализация является «неустранимым условием человеческой деятельности» [4, С. 34]. Нарушая пространство обществ, существующих в границах национальных государств, глобализация затрагивает повседневную деятельность в сферах хозяйствования, информации, экологии, культуры, сферы организации труда, транскультурных конфликтов, гражданского общества. Наряду с глоба-лизацией, считает У.Бек, появляется «не только новое многообразие связей между государствами и обществами; в куда большей мере рушится структура основных принципов, на которых до сих пор организовывались и жили общества и государства, представляя собой территориальные, отграниченные друг от друга единства» [4, С. 45]. На фоне процессов глобализации происходит стирание граней и образование новых пересечений, соотношений, конфликтов, ситуаций и процессов.

Пространство идентичности становится центральным аспектом «усиливающегося беспорядка» (Дж. Фридмэн). Принцип единства культурной идентичности пространства и государства, присущий эпохе модерна, не действителен для постсовременности. Факторы определения, разделения и поддержания коллективных идентичностей в виде государственных границ и культурных барьеров переопределяются. Нации дробятся, резкое усиление получили процессы этнификации и все чаще о себе дают знать фундаменталистские религиозные движения.

Несколько десятков лет назад Э. Тоффлер в работе «Футурошок» [18] писал о том, что интерес представляет не столько конечная цель или направление происходящих перемен, сколько скорость этого процесса. Скорость - это свойство перемен, которое необходимо учитывать, определяя их суть. Многообразие и скорость создают такую ситуацию, в которой нет баланса ни между масштабами разнообразных перемен, ни между скоростью перемен в окружающей среде и ограниченной скоростью человеческой реакции. Таким образом, создается «настолько преходящая, окружающая среда, настолько незнакомая, что она угрожает миллионам людей полным развалом всего» [18, С. 261].

Вместе с неопределенностью и непредсказуемостью, характерных для жизни в современном обществе, обостряется сознание рискованности. Современное общество становится «обществом риска», в котором «прошлое теряет свою детерминирующую силу для современности. На его место - как причина нынешней жизни и деятельности - приходит будущее, т.е. нечто несуществующее, конструируемое, вымышленное» [4, С. 175-176]. Если раньше бедствия, такие как голод, эпидемии, опасности, проистекающие от природы, человек воспринимал как ниспосланные свыше, то риск в современном понимании связан с принятием решений и ответственностью людей, - изменилось отношение к пониманию риска. Для современности характерна калькуляция риска. Риск институализируется, подвергается постоянному мониторингу, экспертные системы и общественность анализируют риск в разных сферах при определенном состоянии дел и знаний - направленность на будущее предполагает попытки осмысления грядущих событий как подвластных контролю. Мышление в понятиях риска дает индивиду ощущение безопасности жизни, обеспеченной в повседневной жизни абстрактными системами, но оборотной стороной современности стал «риск событий со значительными последствиями» (Э. Гидденс), прогноз которых представляется затруднительным. У. Бек пишет, что атомные, химические, генетические и экологические угрозы подрывают возможность исчисления рисков: глобальный и непоправимый ущерб нельзя ни ограничить, ни измерить; смертельные глобальные угрозы подрывают идею безопасности на основе предвидения наихудшего; и, наконец, само понятие «бедствие» теряет смысл, отражая событие, которое имеет начало, но не имеет конца [3]. То, что должно было сделать нашу жизнь более определенной, приводит к противоположному результату.

В условиях неопределенности, увеличения числа ситуаций риска, которые неблагоприятно влияют на состояние человека и общества в целом, человек утрачивает свое место в мире. Существование в контексте стремительных социально-экономических изменений, фрагментировано. Представления человека о себе «рассыпаются на ряд моментальных снимков, каждый из которых должен вызывать в воображении, нести и выражать собственное значение, чаще не зависящее от соседнего кадра, чем связанное с ним» [2, С. 109]. Что можно признать, так это то, что «мы живем во вселенной неопределенности, единственным величайшим достоинством которой является постоянство этой неопределенности...» [6]. Человек просто не успевает приспособиться к условиям окружающей его реальности, настолько стремительны изменения. Не случайно замечание, что политику можно изменить за несколько месяцев, на смену экономику потребуется несколько лет, а чтобы сменить социум необходимо несколько десятилетий. Результатом перегрузок и невозможности решать поставленные проблемы в условиях нестабильности былых устоев: религии, национальности, общества, семьи «под ураганным толчком ускорения» [18, С. 30], является кризис современного мировоззрения.

Стоит заметить, что обращение к проблемам идентичности часто связано с темой кризисов и в частности с констатацией кризиса. Э.Эриксон считал, что кризисы носят запланированный характер в формировании идентичности, а отождествление понятия «идентичность» и вопроса «Кто я?» досадно в том смысле, что человек задается подобным вопросом или в болезненном состоянии, или в состоянии внутреннего конфликта, или в юности. В отличие от подобного понимания, в современных условиях кризис идентичности связывают именно с невозможностью дать ответ на подобный вопрос большинства людей. Кризис идентичности носит постоянный характер, будучи присущ как индивидам, так и группам. Из-за несоответствия человека или группы требованиям социальной реальности, он проявляется в росте пессимизма, повышенного интереса к иррациональным проблемам, неадекватности восприятия себя и других, обострении и актуализации проблем поиска основ для идентичности.

Кризис, понимаемый как резкий, крутой перелом, тяжелое переходное состояние или острый недостаток, этимологически восходит к греческому слову, которое обозначало «решение», «поворотный пункт», «исход». Следуя конструктивному значению, кризисная ситуация может быть понята как ситуация, требующая решения. Понимание того, что кризисы случались и раньше, а согласно некоторым гипотезам кризисы неизбежны в развитии, позволяет надеяться на преодоление современного кризиса идентичности. Кризис дает надежду, что исход будет хорошим. Кризис вынуждает людей предпринимать поиски новых возможностей.

Сущность кризиса коллективной идентичности выражается в уменьшении количества индивидов, идентифицирующих себя с коллективом, который они прежде поддерживали. Причиной могут стать: отрицание символов, распад коллективной памяти, утрата общего будущего, дисгармония между описательным и нормативным образами, прерывность в истории, дисбаланс между представлением о себе и представлением другими, чувство неполноценности по сравнению с более совершенной идентичностью [21].

Проблема поисков идентичности поднимает вопросы оснований. Примером могут стать вопросы, когда дело касается этнической и национальной принадлежности: являются ли они данностями, основанными на аскриптивных или структурных элементах, или созданными и постоянно находящимися в процессе становления конструктами?

Представители эссенциализма предполагают, что коллективные идентичности имеют некий набор характеристик, которые являются сущностью коллективности. В этом смысле на фоне неконтролируемых и беспорядочных изменений к идентичности взывают как некому гаранту общественного порядка, неизменности человеческой сущности, общности со своими ценностями, природными или историческими атрибутами.

Сторонники конструкционизма видят в идентичности не постоянную величину, а обусловленный исторически в ходе взаимодействия и опыта конструкт. Например, Э. Тоффлер определяет нацию не как духовное единство, или социальную душу, или ментальную общность, но как конструкт, соединение двух компонентов: объединенной политики и объединенной экономики [17]. Коллективная идентичность как взаимосвязанная система конструктов видится неопределенной, «воображаемой»: как отдельные составные элементы, так и система конструктов в целом могут иметь различные проявления.

Неопределенность коллективных идентичностей мы наблюдаем в вопросах нации, этноса, класса. Границы этих пространств не остаются постоянными, они двигаются и меняются. Попытки сохранить свою идентичность за счет преувеличения различий между группами, за счет концентрации внимания на реальной или воображаемой угрозе, приобретают не только идеологический характер, но, прежде всего, являются симптомом кризиса. В свою очередь кризисы коллективной идентичности влияют на возникновение кризисов идентичности на уровне индивидов, которые теряют ориентиры в социокультурном пространстве.

Кризис социальной идентичности понимается как утрата определенности большинства социальных категорий и ценностей. В условиях дегомогенизации господствующих иерархий и перехода к культурному плюрализму, на фоне многообразия сообществ и дробления национального пространства задача определения своей позиции также осложняется появлением новых социальных категорий, групп и идентичностей. Человеку только и остается подвергать все сомнению, когда распадаются системы общностей с устойчивыми ценностями и нормами, когда связи между ними ослаблены, и даже вопрос о прирожденных статусах, таких как пол, раса, национальность, считавшихся еще недавно в принципе неизменными, стал в некотором смысле неопределенным.

Трансформации подвергаются не только положение людей в обществе, но и сами места. Вопрос паломника: «Как добраться туда то?» сменяется на недоумение бродяги без определенного места жительства и документов: «Куда идти?». В обществе со стремительным усложнением экономических процессов и все более явной фрагментацией человеческого существования поиски идентичности, как индивидуальный проект, считает 3. Бауман [2], меняют свое содержание и облик. Ощущая неуверенность, теряя контроль над настоящим, человек не строит планов на будущее. На смену долгосрочности приходит «краткосрочная» ментальность.

Эпизодичность стала принципом восприятия действительности и образом жизни индивидов. Разнообразные жизненные события и ситуации, в которых участвует современный индивид, не способствуют достижению идентичности как устойчивого внутреннего состояния. В то же время немаловажный аспект идентичности связан с ощущением и осуществлением личного тождества, самоидентичности, своей жизненной ситуации, непрерывности и своеобразия.

Существование человека различно по направленности: на обладание и на бытие [19]. Для людей с направленностью на обладание, с установкой «иметь», «Я» определяется через объект. В процессе установления себя через собственность, человек воспринимается как некто, кто обладает чем-то, а не тот, как он просто есть. В контексте модуса обладания чувство идентичности и безопасности основывается на собственности и вещах, воспринимаемых как нечто стабильное и поддающихся описанию. Напротив, направленность на бытие, связанная непосредственно с фактом существования, с тем, что человек есть, подразумевает, что человеческий опыт описанию не поддается. Как некий образ или атрибут, описывается персона человека, некая маска, которую каждый человек носит.

Направленность на обладание современных людей выражается в определении современного общества как общества потребления, в котором значимы принципы удовольствия, развлечения и наслаждения. Не имея четких привязанностей, для человека значение приобретает способность забывать, искать и не находить, быть в постоянном движении. Направленность на обладание и приобретение - это не жадность к приобретательству и владению в осязаемом смысле, не стремление накопить материальные богатства, это скорее стремление к новым, никогда до этого не испытываемым ощущениям.

Однако, гипертрофированное, постоянно меняющееся «я» людей с установкой на обладание, не гарантирует им «самости» и чувства идентичности. Если человек определяет себя как то, что он есть, а не то, что он имеет, ничто не угрожает ни его безопасности, ни чувству идентичности: центр его существования находится в нем самом. Таким образом, чувство идентичности присуще целостной и аутентичной личности, направленной на бытие.

Будучи связано с самим существованием человека, тождество личности раскрывается через качество существования. С помощью экзистенциального мышления вопрос об идентичности оказывается вопросом о личном осознании собственной конечности, незавершенности жизни, ответственности и свободы. Прежде всего, речь идет о самом бытии человека в мире. Человек не может относиться к реальности объективно, поскольку она затронута человеческой субъективностью. С. Кьеркегор считал, что быть собой означает, несмотря на тревогу, способность двигаться дальше. В страхе, тревоге, беспокойстве выражается человеческое бытие в противоположность небытию: «никто не свободен от отчаяния; нет никого, в ком глубоко внутри не пребывало бы беспокойство, тревога, дисгармония, страх перед чем-то неизвестным или перед чем-то, о чем он даже не осмеливается узнать, - страх перед чем-то внешним или же страх перед самим собой» [14]. Через тревогу приходит осознание своих возможностей, ощущение своего бытия.

Что может человек, так это иметь мужество самоутверждения бытия против небытия. Угроза небытия связана с тревогами судьбы и смерти, с пустотой и отсутствием смысла, с виной и осуждением. Эти тревоги заданы конечностью человека и, таким образом, неотделимы от существования. Преодоление своей конечности, человек ищет в мужестве самоутверждения. Для этого, считает П.Тиллих [16], существует несколько способов мужества: мужество быть частью, утверждая себя в вечном коллективе, мужество быть собой, то есть тем, кем решил быть сам человек, и, наконец, мужество в силе бытия.

Особая роль в утверждении самоидентичности отводится пространству интерсубъективности, которое понимается как основа общности и коммуникации. Проблемы взаимосвязи субъекта и объекта уникальным образом переплетаются с обнаружением вещей и самотождественностью индивида. Чистое «Я» по отношению к направленностям на объекты сознания представляется неизменным и тождественным в изменениях восприятия опыта, «абсолютно тождественным при любой действительности и возможной смене переживания» [8]. Это то я, по определению Гуссерля, которое включает в себя и трансцендентное, и психологическое тождество я, различия которых состоят лишь в смене установки. В феноменологическом потоке идентичное «объединяет все временные фазы потока благодаря единству общей сущности, следовательно, родовой, общности...» [9]. Наконец, самоидентичность понимается как чувство непрерывного личностного тождества и исторической непрерывности личности. Это тождество, которое не является некоей «устойчивой субстанцией», необходимо все время поддерживать, осмыслять, постоянно ставить под вопрос.

Если идентичность индивида является сложной системой взаимодействующих элементов и в случае переживания кризиса социального Я, внутренняя самотождественность, культурные и социальные ресурсы могут помочь преодолеть кризис и достичь новой позитивной идентичности, то возникает проблема: как это сделать, если нет ориентиров, если жизнь человека проходит на фоне постоянно меняющегося мира, если сама внутренняя самотождественность под вопросом?

Проблема самоидентичности, по мнению Э.Гидденса [7], неразрывно связана с онтологической безопасностью, основанной на базовом доверии. В контексте современной неопределенности базовое доверие постоянно подвергается сомнению, жизнь индивида проходит в ожидании постоянного присутствия непредвиденных событий. Но именно в современности как никогда прежде стала возможной целостность созидаемой траектории «Я»: на основе открытого жизненного пути, овладения социальными отношениями и обстоятельствами путем включения их в постоянно создаваемую самоидентичность. Являясь одной главных задач, осуществление самоидентичности базируется на том, что только сам человек отвечает за то, что он из себя представляет. Траектория «Я» строится на идее многоэтапного жизненного цикла, на включении опыта прошлого и предвидении будущего. Всеохватность и непрерывность рефлексивности «Я» осуществляется на фоне исторической рефлексивности, обладающих одинаковой природой. Целостность идентичности основана на связном биографическом повествовании и охватывает сферу телесности. Самоактуализация выражается как аутентичность, как верность самому себе, требует дифференциации истинного и ложного «Я», эмоционального преодоления прошлого и осмысленного прогнозирования будущего.

Итак, условием существования в меняющемся мире стало фиксирование неопределенности, одним из симптомов которой является кризис идентичности. Как на индивидуальном, так и на коллективном уровне кризис выражается в ряде негативных явлений: утрата стабильности, дезориентированность, распад представлений о себе, недействительность всеобщих норм и ценностей. Но именно в этой среде неопределенности перед человеком и обществом открываются новые возможности для определения себя. Поиски идентичности являются открытым вопросом меняющегося мира. Мы не можем дать ответ, каков будет результат этих исканий - альтернатив много, а состояние современных обществ далеко от равновесия. Но мы можем говорить, что поиски идентичности становятся подготовкой к освоению нового мира, поисками форм, смыслов, оснований для дальнейшего развития и формирования другой перспективы как человека, так и общества в целом.

Литература

1. Бауман 3. Глобализация. Последствия для человека и общества. М., 2004.
2. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002.
3. Бек У. От индустриального общества к обществу риска // Thesis, 1994, вып. 5. С. 166.
4. Бек У. Что такое глобализация? Ошибки глобализма - ответы на глобализацию. М., 2001.
5. Брубейкер, Купер. За пределами идентичности // Ab Imperio, 2002. №3.
6. Валлерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. М., 2004. С. 332.
7. Гидденс Э. Модерн и самоидентичность/ Реф. Е.Ф. Якимовой// Современная теоретическая социология: Энтони Гидденс. Реферативный сборник/Под ред. Ю.А.Кимелева. Серия «Социология». М., 1995. С. 95-113.
8. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологической философии. Книга I. М., 1999. С. 126.
9. Гуссерль Э. Феноменология внутреннего сознания времени. М., 1994. С. 148.
10. Ильин И.П. Постмодернизм: от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М., 1998. С. 77-78.
11. Клакхон К. Зеркало для человека. Введение в антропологию. СПб., 1998. С. 230.
12. Козлова Н.Н. Введению в социальную антропологию. М., 1996. С. 134-135.
13. Кули Ч. Человеческая природа и социальный порядок. С. 34.
14. Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993. С. 262.
15. Маффесоли М. Околдованность мира или божественное социальное // СОЦИО-ЛОГОС. М., 1991. С. 278.
16. Тиллих П. Мужество быть// Тиллих П. Избранное. М., 1995. С. 7-131.
17. Тоффлер Э. Третья волна. М., 1999. С. 150.
18. Тоффлер Э. Футурошок. СПб, 1997.
19. Фромм Э. Иметь или быть. М., 1990.
20. Хантингтон С. Кто мы: Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004. С. 58-59.
21. Хесле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 121.
22. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. С. 48-49.

Источник: analiculturolog.ru ХАМНАЕВА А.Ю., ХАРАКТЕРИСТИКИ ИДЕНТИЧНОСТИ В МЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ

УДК 008

Хамнаева А.Ю. Казанский Государственный Университет