Скромное обаяние элит
В СССР роман Джорджа Оруэлла «1984» по какой-то причине был запрещен. Там разделяли мнение их западных недоброжелателей, что это антисоветское произведение. Прошло время, СССР больше не существует, а мрачная антиутопия Оруэлла остается актуальной. Оруэлл изобразил в своей книге общество, в котором правящие элиты сумели наладить контроль за мыслями людей. Они превратили английский язык в орудие изощренного контроля Ньюспик. Первым и главным шагом к политическому тоталитаризму была консолидация массовой культуры в руках элит. Непосредственный и всепроницающий контроль затруднял возможность думать вне заданных границ. Со временем элиты сужали границы так, что у людей почти не оставалось выбора, кроме как следовать генеральной линии. Не потому, что они считали его верным. Люди больше не могли представить себе, что может существовать альтернатива. Генеральная линия становилась очевидным здравым смыслом.
 Задолго до Оруэлла, итальянский коммунистический философ Антонио Грамши сформулировал похожую на Ньюспик идею, но с одним существенным различием. Грамши интересовался вопросами интеракции различных языков. Как случается, что в одних случаях захватчики перенимают язык покоренного народа (например, норманны в Киевской Руси). Однако, куда чаще, – покоренные народы перенимают язык захватчиков. Грамши считал, что важнейшим фактором является престижность языка захватчиков, и он предложил необычную для классического марксизма концепцию культурной гегемонии. В мире Оруэлла действовали фантастические приспособления, вроде телекамеры, по которой Полиция мыслей мониторила поведение людей. Люди там не смотрели телевизор. Вместо этого, они сами ставили шоу, вели себя так, чтобы Большой брат был доволен их поведением, иначе последствия были бы катастрофическими. Для Оруэлла орудием культурной гегемонии был террор. Для Грамши – престиж. Согласно Грамши, культурная гегемония не должна насаждаться угрозами и насилием. Она вовсе не должна насаждаться. Покоренные стремились перенять язык и культуру гегемона, в то время, как свой язык они рассматривали как грубый, низкий и второсортный. Теория гегемонии Грамши хорошо объясняет ассимиляцию меньшинств в национальных государствах 20-го века и многие другие феномены.
Для объяснения феномена «Чайной партии», ее активист и политтехнолог Ли Харрис привлек на помощь марксизм. Он предлагает концепцию гегемонии Грамши для объяснения современных либеральных западных обществ. США, например, гордится тем, что является обществом меритократии, т.е. власти достойных, образованных людей. Образование обещает любому исполнение его «американской мечты». Престиж в обществе достигается уже не огнем и мечом, а дипломом и ученой степенью. Интеллектуальная элита играет в западных обществах роль, которую играла католическая церковь в западноевропейском средневековье - поставляет кадры для управления и занимается селекцией идей, находящихся в общественном дискурсе, создает престижность для определенных идей, людей и институтов. Больше нет нужды навязывать престижные вещи силой. Наоборот, люди сами стремятся к ним, порой через лишения и самопожертвование. Поэтому престижные университеты, учреждения и клубы всегда имеют больше кандидатов, чем они способны принять. И это еще больше повышает их престиж. Создается ситуация, когда уже не надо работать на престиж, а престиж начинает работать на людей.
Правящие элиты, обладающие монополией на распределение престижа, обладают и безмерной силой над массовой культурой. Они способны решать, каким идеям, людям и движениям предоставлять общественное внимание. Разумеется, они же могут определять, какие идеи, люди и движения заслуживают неуважение и презрение, либо их существование и вовсе не заслуживает общественного внимания. Меритократия поощряет интеллектуальный блат, взаимное укрепление и продвижение престижа внутри своего круга. Речь идет не только об интеллектуальных и управленческих элитах, но и любой элите, в том числе и о «блатном капитализме» (crony capitalism). Используя естественное человеческое стремление к престижу, элиты не нуждаются в репрессивных методах Большого Брата Оруэлла. Если для Маркса – правящий класс – это класс, обладавший монополией на средства производства и распределения товаров, то сейчас можно определить новый правящий класс, как класс, обладающий монополией на производство и распределение общественного мнения. Классический капитализм Маркса занимался производством и продажей продуктов. Меритократические элиты занимаются формированием идей и взглядов. В ранних обществах, интеллектуалы могли воздействовать на общество через книги. В современном обществе масс-медиа влияет даже на самые неграмотные слои населения, а новые методы психологического манипулирования и ненавязчивого убеждения позволяют успешно маскировать пропаганду под развлечения. Обладая культурной гегемонией над популярной культурой, интеллектуальные меритократические элиты достигают куда большей степени контроля над массами, о которой могли лишь мечтать диктаторы, короли и генеральные секретари прошлых времен. Такая сила дает возможность элитам внедрять свои идеи. Те, кто хотят «быть в курсе», выглядеть интеллигентно и респектабельно, сами стремятся перенять престижные идеи, подобно модникам, спешащим поскорей надеть стильные вещи самых культовых брендов. Для Грамши, престижности достаточно, чтобы люди захотели изменить свой родной язык на более престижный. И если они готовы отказаться от родного языка, то будут готовы отказаться и от своих привычек, обычаев, традиций, идей и ценностей. Государство философов Платона, по сути самая жесткая и безнадежная форма тоталитаризма, казалось бы, готова реализоваться.
Железный закон олигархии
Можно спорить, когда произошло восшествие меритократии в Америке. То ли после Первой мировой, то ли с Великой Депрессии 1930-х, то с прогрессивного Нового курса Ф.Д. Рузвельта, то ли после окончания Второй Мировой Войны, сделавшей США мировой сверхдержавой. Главным проектом меритократии был американский свободно-рыночный корпоративный капитализм, заменявший бизнесменов менеджерами больших корпораций, экономически независимый средний класс – во всем зависимыми работниками тех же корпораций, а сильный индустриальный рабочий класс – бесправными работниками «Валмартов» и «МакДональдсов». Лучшее в море техники маркетинга пошло на разрушение традиционных буржуазных ценностей бережливости и осторожности в делах. Идеалом хорошего американца стал хороший потребитель, тот, у кого, «как у Джонсов», недаром после шокового для Америки теракта 11 сентября 2001 президент Буш призывал патриотических американцев пойти и покупать, тратить деньги и поддержать экономику. Массы с энтузиазмом поддержали ньюспик, где экономить значит тратить, мир означает агрессию, а под именем «свобода» продается куча товаров, от автомашин до женских гигиенических подкладок, от страховых полисов до китайской сантехники из Флориды. Идеи, порядки и традиции, потерявшие привлекательность в глазах элиты безжалостно убирались из общественного оборота, как устаревшие и неактуальные. Быстро и эффективно внедрялись новые идеи, коммерческие методы и политики, снискавшие расположение элит.
Разумеется, существуют индивидуумы и группы людей, способные сопротивляться. Одна из таких групп - прогрессивные и радикальные нонконформисты, способствовавшие победе Обамы на президентских выборах вопреки расхожему мнению в элитах. Сторонники движения «Чайная партия» другая – наиболее громкая и видная из них. «Чайная партия» отличается безразличием ко всей идее интеллектуальной респектабельности, что дает ей иммунитет к господствующим соображениям престижности. Грамши называл эту группу «социальные аутсайдеры».
Харрис дописывает Грамши. Он добавляет понятие «маргинализированные аутсайдеры». И это меняет весь смысл, потому, что «Чайная партия» как раз заявляет, что они и есть «истинные американцы»; элиты маргинализируют их, отбирают их Америку; они же хотят «вернуть Америку обратно». Радикализм «Чайной партии» - лишь реакция на радикализацию элит, поспешно вводящих новые прогрессивные политические меры. Харрис не уточняет, какие это меры – пособия по безработице, элементы общественного здравоохранения, контроль над рынком, общественные школы, отмена расовой сегрегации или что-то еще. Кроме последнего (расизм в Америке - табу, да и среди «Чайных партий» немало афро-американцев) – все это вызывает возмущение и отторжение в «Чайной партии».
Грамши родился и вырос в Сардинии. И тип социальных аутсайдеров он писал со своих земляков, жестких, упрямых, яростно стремившихся к свободе, независимости и вызывающе гордых своей культурной самобытностью. Они как бы олицетворяли настроения нынешних «Чайных партий» - «Не наступи на меня!» и были готовы подтвердить его упорным сопротивлением, выступлениями и восстаниями. Итальянцы с континента смотрели на сардинцев свысока, считали их темной и грубой деревенщиной. Они упрямо говорили на своем особом диалекте, сильно отличавшемся от литературного тосканского образованного и делового класса. Всю жизнь Грамши гордился своей родиной, своим происхождением и своими земляками. Из своей сардинской юности Грамши вынес понимание того, что культурная монополия – это мощная форма угнетения, что обладатели культурной монополии так же мало склонны поделиться ею, как и обладатели монополии коммерческой.
Единственно, чем могут ответить социальные аутсайдеры – это пофигизм. Сторонникам «Чайной партии» начхать на существующие нормы приличий, респектабельного поведения, престижа. И это делает ее проблемной и неподконтрольной для тех, кто заботится о престижности, как например правым интеллектуалам-консерваторам. Однако именно это и делает «Чайную партию» революционной. Разумеется, это не та революция, о которой думали Маркс, Ленин и Грамши. Это скорей бунт против облеченных привилегиями делателей общественного мнения. Такой бунт могут поднять лишь люди, свободные от господствующих понятий респектабельности и приемлемости и готовые бросить вызов гегемонии на общественное мнение. Поэтому среди «Чайных партий» не найти ведущих консервативных интеллектуалов. Им там нет места, потому, что там не нужны новые идеи. В «Чайной партии» уверены, что идей в последнее время и так было слишком много. (Да и рецепты правых зачастую абсурдны. Скажем, их популярные либертарианские мечты о возвращении к золотому стандарту так же нереальны, как мечты левых экологистов вернуться к лошади с плугом). «Чайная партия» стремиться оживить старинный дух свободолюбия и независимости, индивидуализма, общественные настроения противостояния элитам, желающим отобрать их свободу. Там верят, что им не нужны элиты, а они могут сами управлять собой.
Это еще не буря
Власть без элит – это утопическая иллюзия. Уничтожение или отстранение элит всегда приводило к созданию новых элит. Даже там, где все равны, некоторые равней других. Любое общество управляется элитами. Даже прямая демократия новгородского вече на самом деле прикрывала циничные манипуляции плутократов. Теорию неизбежности создания элит разрабатывал Вильфредо Парета. Гаэтано Моска ввел понятие «политический класс», неизбежно управляющий обществом. Роберт Михельс сформулировал «железный закон олигархии» согласно которому «прямое господство масс технически невозможно», и потому любой режим неизбежно вырождается во власть немногих избранных. Однако, они же предупреждали об опасностях для элит, принимающих свое положение как естественное. Иллюзии обладают огромной силой.
Утопия прямой демократии вдохновляет действовать согласно ей. Раз за разом миф о том, что люди способны управлять сами собой оказывается весьма полезным для ограничения аппетитов олигархии. Железный закон олигархии – это как раз лучшая причина поддерживать демократию. Единственное эффективное препятствие против произвола элит – это страх, что те станут людям поперек горла. Для свергнутых элит мало утешения в факте, что на их место обязательно приходят другие элиты. Элиты существуют, потому, что они выполняют свою общественную функцию. Если они справляются с ней неудовлетворительно, то их рано или поздно заменяют.
Иногда общество перестает нуждаться в некоторых элитах. Так случилось с земельной аристократией, с изобретением огнестрельного оружия потерявшей свою функцию по защите общества и ставшей обузой. Рано или поздно, судьбу аристократии разделит и современная плутократия, непомерно разросшийся финансовый сектор, регулярно производящий кризисы и переставший удовлетворительно справляться со своей ролью кредитования экономики.
Законы и конституционные гарантии можно обойти. Упрямую жажду свободы и независимости обойти нельзя. История преподает простой и жестокий урок. Люди, которыми легко управлять – теряют свою свободу. Люди, которыми управлять трудно – сохраняют свою свободу, и не только внутреннюю.
Разница не в идеологии, а в настрое. Миллионы черносотенцев, напуганные новыми капиталистическими временами, высыпали на улицы в 1905 году защищать самодержавие, православие и народность. По сути, они тоже говорили обществу – «не наступи на меня!». Преданные и растоптанные трусливым царским режимом, в 1917 они и пополнили необходимые Ленину массы, которые вызвали бурю. Ленину оставалось терпеливо ждать момента, когда поток истории повернул в нужную ему сторону. И тогда Владимир Ильич оказался готовым лучше других, непревзойденным стратегом достижения и удержания власти, которому не было равных у его противников. Потом, уже оказавшийся в роли диктатора мировой сверхдержавы, смертельно больной Ленин был не так эффективен, напуган неуправляемой бюрократической махиной и в общем-то не нужен больше тем, кого он привел во власть. Однако это уже другая история.
Во время подготовки статьи я беседовал со многими активистами «Чайной партии». Среди них есть сторонники диккенсовского капитализма, противники корпораций, либертарианцы, отличающиеся от анархистов лишь уважением к деньгам. В «Чайные партии» вливается сейчас много денег из корпораций, пытающихся повернуть их возмущение в выгодное для бизнеса русло. Некоторые из них, как когда-то Ленин, полагают, что корпорации продадут им веревку, на которой их повесят. Другие верят, что союз с корпоративным капиталом истинный и благотворен для Америки, подобно тому, как верили в Германии в союз большого бизнеса с радикалом Гитлером. Среди активистов и очень богатые люди, как нефтяные магнаты братья Чарльз и Дейвид Кох – радикальные либертарианцы, десятилетиями действующие против любого правительственного вмешательства в бизнес. Они сыновья инженера-нефтянника, заработавшего свои первые миллионы на строительстве нефтеперерабатывающих заводов во время индустриализации СССР. Их отец чуть не попал под репрессии 1937 года, вернулся в США богатым человеком и убежденным антикоммунистом, уверенным, что любая централизованная власть рано или поздно приводит к террору и стагнации. Фонд Кохов - «Американцы за процветание» поддерживает наиболее радикальные инициативы, а с избранием президента Обамы начал персональную вендетту против него.
И со всем этим – замечательная американская смекалка во всем, что касается зарабатывания денег. Первый съезд «Чайной партии» в Теннеси принес неплохой доход консалтинговой фирме, которая «помогала» его организовать. Депутаты платили кругленькую сумму за участие, а звезды (как бывший губернатор Аляски Сара Пейлин) затребовали за свои выступления на съезде десятки и сотни тысяч долларов.
Сейчас поток истории неожиданно для элит вынес маргинальных аутсайдеров вроде Рона Пола и братьев Кох во главу возмущенных масс. Подобно американским революционерам 200 лет назад, они размахивают желтыми флагами с поднявшейся гремучей змеей и лозунгом «На наступи на меня!». «Чайная партия» – еще не революция. Скорее возмущенная и упрямая реакция людей, готовых встать против всех, кто попытается растоптать их. С практической точки зрения, совершенно неважно, какие идеи в ходу, чтобы защитить и оправдать свой бунтарский настрой. Куда важней поддержать и сохранить этот настрой среди достаточно большого количества людей. Только так общество способно эффективно сдерживать жажду коррумпированной и бесконтрольной власти, заставить элиты выполнять свою часть общественного договора.
Источник |
