Исследование представляет собой попытку типологизации и анализа сюжетов военной пропаганды, которые могут быть объединены темой "Нация и гендер". Военная пропаганда широко использует гендерный дискурс в репрезентациях наций. Наша цель - проанализировать механизмы и функции включения гендерных образов, символов, метафор в дискурс военной пропаганды сквозь призму исследования двух проблем: во-первых, эксплуатация пропагандой гендерной идентичности мужчин и женщин в военной мобилизации; во-вторых, роль гендерного дискурса как оружия войны. Другая цель веб-страницы - создание своеобразной базы данных по проблеме; в настоящий момент она содержит около двухсот плакатов, карикатур, почтовых открыток российской и зарубежной пропаганды, относящихся к периодам наполеоновских войн, первой и второй мировых войн, гражданской войны в России, "холодной войны" (большинство из них вводится в научный оборот впервые).

Методология

Основная теоретическая посылка заключается в следующем - военный, гендерный и национальный дискурсы существуют не изолированно друг от друга; они формируют, поддерживают и корректируют друг друга. В работах последнего десятилетия отмечается, насколько значима роль гендерного дискурса в функционировании национальной идентичности (McClintock 1995; Yuval-Davis 1997). Идеи территории, границ, национального сообщества, государства, гражданства, подданных облекаются в образы "матери", "сыновей", "братьев" и т.д. Подобное обращение к гендерному дискурсу необходимо для легитимации нации, которая, во-первых, невозможна без убежденности в "вечности" национальной общности, ее укорененности в сакральном; та эссенциализация, которая имплицитно содержится в картине отношений между полами, переносится и на отношение к нации (Blom 2000). Во-вторых, сама идея национального сообщества выражает отношения родства; аналогия с семьей - тот элемент национального дискурса, который во многом определяет ценностную систему национальной мифологии, ее концепты и символы. В свою очередь, национальный и межнациональный дискурсы являются тем пространством, в котором создаются образцы мужественности и женственности.

Подобно тому, как нация не существует вне гендерного дискурса, она невозможна и без войны. История нации воспринимается в качестве, прежде всего, истории ее войн; войны же, во всяком случае, их репрезентации в дискурсе Модерности - это, в первую очередь, соперничество наций(Goldstein 2001). Поэтому образ врага представляет собой столь же необходимый элемент национальной мифологии, как, например, "родная земля", "золотой век", "герои" и др. (Smith 1996).

Мы разделяем точку зрения, согласно которой образ врага может быть рассмотрен как социальный конструкт (Aho 1994); он определяется не только реальными качествами соперничающей стороны, но и его функциями: во-первых, поддерживать идентичность социального субъекта, отделяя Чужих от Своих; во-вторых, доказать собственное превосходство (военное, нравственное, наконец, эстетическое) и тем самым способствовать победе над Врагом; в-третьих, упрочить внутренний порядок и провести символические границы в собственном социуме. Отмеченные функции этого образа обусловливают редукцию и референцию составляющих его черт. Враг должен порождать чувство опасности, вызывать убежденность в моральной правоте Своих и неправоте - Чужих. Гнев, отвращение, безжалостность - еще один "кластер" чувств, который призван вызывать образ врага; это предполагает использование такого пропагандистского приема, как дегуманизация Врага. Наконец, Враг должен быть изображен достаточно слабым и комичным, чтобы Своих не покидала уверенность в том, что победа неизбежна (Aho 1994; Frank 1967; Keen 1986; Rieber, Kelly 1991; Harle 2000). Далее нам предстоит разобраться, как эти функции образа врага реализуются при помощи гендерного дискурса.

Гендерный дискурс и военная мобилизация

Война невозможна без использования гендерной идентичности как мужчин, так и женщин. Ее привлекательность связана с тем значением, которое имеет гендерный компонент в структуре идентичности индивида (Goldstein 2001).

Согласно т.н. капиллярной теории власти, власть осуществляется не только через прямое насилие, но также через идентичность и дискурс (Фуко 1996). Скрытая логика, лежащая в основе дискурса военной пропаганды, может быть представлена в виде следующей импликации: "если ты настоящий мужчина, то ты должен поддерживать военные акции и принимать в них активное участие…". Таким образом, апелляция к гендерной идентичности индивида представляет собой тот элемент дискурса военной пропаганды, который устанавливает взаимосвязь между отношением к войне, с одной стороны, и определенными моделями маскулинности и феминности, с другой. В практиках "нормализации" военной пропаганды быть "настоящим мужчиной" означает быть воином; все же прочие стороны маскулинности определяются как нечто второстепенное, маргинальное к военности. "Маскулинность и военность" - это первый сюжет мобилизационного дискурса пропаганды, на котором мы считаем необходимым остановиться (СЮЖЕТ 1) - при том, что и другие сюжеты военной пропаганды в большей или меньшей степени связаны с этим.

Что делают в это время женщины, точнее, символические женщины? Они борются за мир. Здесь уместно привести несколько парадоксальную, на первый взгляд, мысль о том, что когда женщины борются за мир, они работают на войну (Goldstein 2001). Ход рассуждений пропагандистского дискурса в этом случае приблизительно следующий: если и только если ты женщина, то ты борешься за мир; если ты мужчина, то ты не женщина; если ты борешься за мир, то ты не мужчина; если ты мужчина, то ты за войну, за жесткость и т.д. Таким образом, маркировка миролюбия как женского (то есть, не-мужского) еще больше гендерно дифференцирует войну и мир; антивоенная пропаганда женского миролюбия укрепляет позиции сторонников войны.

Несмотря на столь определенную маркировку войны как маскулинного и мира как феминного, женские роли на войне многообразны, и война так же не возможна без символических женщин, как не существует она и без символических мужчин. Мы постараемся, используя существующие типологии женских ролей в культурных сценариях войны (например, Goldstein 2001), предложить собственный вариант классификации сюжетов.

Во-первых, военные плакаты включают в себя изображения страданий Своих женщин, апеллируя тем самым к гендерной идентичности Своих мужчин, к их роли "защитника" (Yuval-Davis 1997). (СЮЖЕТ 2).

Особый модус подобных визуальных репрезентаций связан с созданием картин бесчестья или сексуального насилия, которым Свои женщины подвергаются со стороны Врага-мужчины. (СЮЖЕТ 3).

Ниже приведены примеры пропаганды, на которых выразительно показано действие подобного мобилизационного механизма.(СЮЖЕТ 4).

Во-вторых, женщины символизируют "нормальное" место, куда солдат возвращается после боев (Goldstein 2001). В связи с этим исключительное значение в пропаганде приобретает образ верной подруги и жены. Соответственно, одной из задач контрпропаганды становится попытка посеять сомнения у вражеских солдат в надежности "тыла"(СЮЖЕТ 5).

В-третьих, матери, жены, возлюбленные благословляют мужчин, легитимируя тем самым их участие в войне. (СЮЖЕТ 6).

В-четвертых, женщины служат воплощением чувств сострадания и жалости, которые нация испытывает по отношению к павшим и раненым на поле боя. (СЮЖЕТ 7).

В-пятых, они выступают в качестве некой награды, которую получают настоящие мужчины. Лучшие женщины любят тех, кто хорошо воюет, выдавая тем самым мужчинам своеобразный сертификат подлинной мужественности. (СЮЖЕТ 8).

В-шестых, напротив, женщины ставят под сомнение маскулинность тех мужчин, которые не принимают участие в войне или ведут себя недостойно. (СЮЖЕТ 9).

Другой вариант подобных апелляций к мужской идентичности использует идею мужского братства; мужчины призывают адресата мобилизационной пропаганды стать "нормальным", таким "как все", присоединившись к армии. (СЮЖЕТ 10).

3. ГЕНДЕРНЫЙ ДИСКУРС КАК ОРУЖИЕ ВОЙНЫ

Гендерный дискурс может быть рассмотрен как форма "символического насилия" (П. Бурдье) над внешними и внутренними Врагами (Bourdieu, 1998, p.103). Гендерный дискурс представляет собой способ символической организации мира в бинарных оппозициях, части которых ассоциируются с мужским и женским полами (Cohn, 1993, p.230). Наряду с прочими идентификаторами, он исполняет роль механизма включения/исключения, конструирующего символические границы между сообществами (Cohen, 1985). Отношение между Своими и Чужими составляет ядро коллективной идентичности, и образы гендерного порядка Своих и Чужих представляют собой один из важных интегрирующих/дифференцирующих признаков. При этом первый, как правило, репрезентируется в качестве нормы, в то время как второй - в качестве девиации (Свои мужчины - самые мужественные, Свои женщины - самые женственные и так далее). Таким образом, при помощи гендерного дискурса утверждаются и подтверждаются отношения неравенства и контроля.

Так, в антигерманской пропаганде Первой мировой войны Свои женщины воплощают "нормальную", "женственную" женственность, в то время как немки - жестокость и бессердечие; достаточно активно эксплуатируется идея непривлекательности немецких женщин. Подобный прием используется также в антисоветском дискурсе; в пропаганде "холодной войны" доказывалась, что "противоестественность социализма" в социальном отношении не может не порождать его ненормальности и в плане гендерных отношений (в частности, использовались имеющие глубокие исторические корни обвинения коммунистов в стремлении разрушить моногамную семью и "обобществить женщин"). В свою очередь, идея девиантности "буржуазного Эроса" - один из элементов советской пропаганды. Предметом критики становятся такие элементы гендерного порядка, как идеалы мужественности и женственности, отношения между полами, положение женщины, особенности сексуального поведения, устои буржуазной семьи (Riabova, Riabov 2002). (СЮЖЕТ 11).

Создание картин тотальной инаковости капиталистического строя требовало включение в образ врага не только мужчин, но также женщин и детей. Идея о девиантности воспитания детей призвано "эссенциализировать" противоречия между Своими и Чужими, показать их сущностный и неустранимый характер. (СЮЖЕТ 12).

Наконец, в качестве девиантной репрезентируется мужественность Чужих. Свои - это настоящие мужчины, хотя критерии этой мужественности могут быть различные, и эти различия определяются не только особенностями той или иной культуры, того или иного исторического периода, но и гибкостью, пластичностью содержания самих гендерных концептов, которую пропаганда использует в собственных целях. Следует принимать во внимание гетерогенность маскулинности, иерархию различных ее типов (Connell 1995), причем доминирующая маскулинность далеко не всегда включает в себя маскулинные качества в "экстремальной" степени развития (Niva 1998). В пропагандистском дискурсе превосходство собственной маскулинности эксплицируются через эстетические и моральные преимущества; активно используются каноны телесности. Например, в российской пропаганде эти цели достигались через противопоставление репрезентаций "русского богатырства" и "западного рыцарства". (СЮЖЕТ 13).

Гетерогенность национальной идентичности обусловливает существование не только внешних, но и внутренних Врагов, причем эти образы взаимосвязаны и взаимообусловлены. Соответственно, инаковизация Внутренних Чужих также достигается при помощи отмеченных выше черт гендерного дискурса. (СЮЖЕТ 14).

Другой формой символического насилия, преследующей те же цели - проведение границ и установление иерархий, внешних и внутренних - является гендерная метафоризация, сопровождаемая переносом смыслов, заложенных в оппозиции "мужское - женское", на объекты, с полом не связанные (нации, социальные группы, политические институты и др.) (Кирилина 1999). Среди этих смыслов - гендерная асимметрия, что позволяет при помощи гендера создавать и поддерживать властные отношения; при этом иерархия мужественности и женственности как ценностей оказывает влияние на иерархию социальных субъектов, маркировка которых как женственных или мужественных влечет за собой атрибутирование им соответствующих качеств и соответствующего символического капитала. Поскольку гендер используется для обозначения доминирования, постольку феминизация образа врага и маскулинизация Своих - обычный прием военной пропаганды. При этом соперничество на международной арене облекается в форму соревнования в маскулинности, чем объясняется широкое вовлечение в дискурс международных отношений гендерных и сексуальных метафор, использующих самые разнообразные аспекты взаимоотношений полов (СЮЖЕТ 15).

История военной пропаганды знает различные способы символической демаскулинизации соперника (см.: Cohn 1993; Hooper 2001; Goldstein 2001: 356-362). Так, достаточно традиционным является пропагандистский сюжет, когда Свои женщины оказываются сильнее неприятельских мужчин. (СЮЖЕТ 16).

Другой вариант подобной демаскулинизации, обвиняющей Врага в немужском поведении - изображение его прячущимся за женскими спинами (или под женской юбкой). (СЮЖЕТ 17).

Как известно, одним из приемов легитимации власти является использование идеи иерогамии, священного брака Правителя и Земли, известной в политической мифологии с древнейших времен (Kantorowicz 1957). Соответственно, сомнения в способности Врага выполнять подобную роль служат делегитимации его политического порядка. (СЮЖЕТ 18).

В концептуализации отношений между нациями или между культурами широко используется атрибутирование маскулинных черт Своим и феминных - Чужим. Эксплуатация пропагандой утверждений о женственной природе Врага - тенденция, достаточно хорошо исследованная на примере военного, политического, межкультурного дискурсов (СЮЖЕТ 19).

В частности, это было отмечено в постколониальных исследованиях, в том числе в труде Эдварда Саида "Ориентализм" (Said 1978), к публикации которого обычно возводят появление этой отрасли знания. При этом, заметим, изображение Врага в женском облике может преследовать цель порождать не только ощущение собственной силы и уязвимости соперника, но и чувство страха перед его силой, коварством и непредсказуемостью(СЮЖЕТ 20).

Помимо феминизации Врага, в пропаганде достаточно распространена и противоположная тенденция, а именно изображение собственной нации в женском облике (например, Rickards 1968; Эдмондсон 2003). Ряд сюжетов, связанных с подобной аутофеминизацией, актуализирует женственные жертвенность, слабость, уязвимость собственной нации. Женские фигуры воплощают страдание всей нации, благословляют мужчин на участие в войне, на защиту своей страны или символизируют горе и скорбь Родины (СЮЖЕТ 21).

Еще один модус маскулинизации Чужих преследует цель обосновать собственное моральное превосходство при помощи атрибутирования себе феминных качеств. Викторианская парадигма женственности предполагала интерпретацию нравственности (отождествляемой, в первую очередь, с бескорыстием и жертвенностью) как феминного (Elstain 1981); репрезентации собственной страны при помощи образов непорочных женщин - обычный прием военной пропаганды, призванный убедить в чистоте намерений своей державы и справедливом характере войны с ее стороны (Mosse 1985). (СЮЖЕТ 22).

Наконец, женские фигуры призваны олицетворять силу нации и свидетельствовать о ее военном превосходстве: они не только вдохновляют мужчин на борьбу, но сами оказываются в центре событий, обнаруживая воинскую доблесть. Этот модус "аутофеминизации" предполагает использование таких смысловых оттенков образа женственности, как сила, власть, мудрость, ассоциируемые в первую очередь (но не только) с фигурой матери.(СЮЖЕТ 23).

Отмеченные выше закономерности, по всей вероятности, достаточно универсальны. Многообразие смыслов, заключенных в концептах маскулинного и феминного, требует учитывать "инструментальный", ситуативный, подвижный характер представлений о мужском и женском, их контекстуальную обусловленность. Вместе с тем необходимо принимать во внимание особенности использования пропагандой гендерного дискурса, связанных с вариативностью представлений о маскулинности и феминности в различных культурах. Кроме того, следует учитывать гибридные формы гендерной метафоризации, порожденные определенной "асимметричностью" развития различных культур в эпоху Модерности и делением человечества на Запад и "Все Остальное" (Hall 1992). Особое значение имеет то, что "Запад" в этот период выступает в качестве универсального референта, репрезентируя себя при этом как "стопроцентно" маскулинную культуру. В подобных условиях все не-западные культуры - включая и русскую - вынуждены определяться по отношению к этой норме, избирая самые разнообразные дискурсивные стратегии поисков национально-культурной идентичности. Это может порождать своеобразную аутофеминизацию не-западных культур как форму "колониальной мимикрии" (Bhabha 1994). На наш взгляд, именно в этой перспективе должны быть рассмотрены такие специфические феномены гендерных отношений отечественной культуры, как "миф о русской женщине" (Рябов 2000), идея женственности России и сам концепт Матушки-Руси (Рябов 2001; Riabov 2004).

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

• Кирилина А.В. Гендер: лингвистические аспекты. М., 1999.
• Рябов О.В. Миф о русской женщине в отечественной и западной историософии // Филологические науки. 2000. № 3. С. 28-37.
• Рябов О.В. "Матушка-Русь": Опыт гендерного анализа поисков национальной идентичности России в отечественной и западной историософии. М.: Ладомир, 2001.
• Фуко М. Воля к истине: По ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М., 1996
• Эдмондсон Л. Гендер, миф и нация в Европе: образ матушки России в европейском контексте Пол. Гендер. Культура: Немецкие и русские исследования. Ред. Э. Шоре, К. Хайдер. Вып 3. М.: РГГУ, 2003. С. 135-162.
• Aho J.A. This thing of darkness: a sociology of the enemy. Seattle, 1994
• Bhabha H. K. The location of culture. London: New York: Routledge, 1994.
• Blom I. Gender and Nation in International Comparison // Gendered Nations: Nationalisms and Gender Order in the Long Nineteenth Century. Ed. I. Blom, K. Hagemann, C.Hall. Oxford; New York, 2000.
• Bourdieu P. Practical reason: on the theory of action. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1998.
• Cohen A. P. The symbolic construction of community. Chichester: E. Horwood; London; New York: Tavistock Publications, 1985. 128 c.
• Cohn C. " Wars, Wimps, and Women: Talking Gender and Thinking War." // Gendering War Talk. Eds. M. Cooke, A. Woollacott. Princeton. N.J.: Princeton University Press, 1993.
• Connell R.W. Masculinities. Berkeley: University of California Press, 1995. 295 c. Frank J.D. Sanity and survival: Psychological aspects of war and peace. New York: Random House, 1967
• Elstain J.B. Public Man, Private Woman: Women in social and political thought. Princeton. N.J.: Princeton University Press, 1981
• Goldstein J.S. War and gender: How gender shapes the war system and vice versa. Cambridge: Cambridge University Press, 2001;
• Hall S. The West and the Rest: Discourse and power // S. Hall, B. Gieben (eds.). Formations of modernity. Cambridge: Polity/Open University, 1992. P. 276-332.
• Harle V. The enemy with a thousand faces: The tradition of the Other in Western political thought and history. Westport, 2000.
• Hooper Ch. Manly states: masculinities, international relations, and gender politics. New York: Columbia University Press, 2001;
• Kantorowicz E.H. The King's Two Bodies: A Study in National Political Theology. Princeton, 1957
• Keen S. Faces of the enemy: reflections of the hostile imagination. San Francisco, 1986;
• McClintock A. Imperial Leather: Race, Gender, and Sexuality in the Colonial Conquest. New York: Routledge, 1995.
• Gender Ironies of Nationalism: Sexing the Nation. T. Mayer (ed.). London; New York: Routledge, 2000.
• Mosse G. L. Nationalism and Sexuality: Middle-Class Morality and Sexual Norms in Modern Europe. London, 1985.
• Niva S. Tough and tender: new world order masculinity and the Gulf War // The "Man" Question in International Relations / Eds. M. Zalewski, J. Parpart. Boulder, 1998.
• Riabov O. Gendering Russianism: "Mother Russia" in the Western Philosophy of History // Gender Studies, Gender Boundaries, and Gender Critique in Russia and East Europe / ed. Jane G. Harris (New York: M.E. Sharpe, edp 2004).
• Riabova T., Riabov O."U nas seksa net": Gender, Identity, and Anticommunist Discourse in Russia // State, Politics, and Society: Issues and Problems within Post-Soviet Development. Ed. Markarov, A. Iowa: Center for Russian, East European, and Eurasian Studies, the University of Iowa, 2002. P. 29 - 38.
• Rickards M. Posters of the First World War. New York, 1968.
• Said E. W. Orientalism. New York: Pantheon Books, 1978. 368 c.
• Smith A. The Ethnic Origin of Nations. Oxford, 1986.
• Steans J. Gender and International Relations : An Introduction. New Brunswick, N.J.: Rutgers University Press, 1998.
• Yuval-Davis N. Gender & Nation. L., 1997.

© Copyright. О.В. Рябов. 2003.
Работа над проектом велась при поддержке программы JFDP при Американских Советах по международному образования (ACTR/ACCELS). В основу страницы положен материал лекции автора, состоявшейся 22 мая 2003 года в Харьковском Центре гендерных исследований.

Источник: О.В.Рябов, Нация и гендер в визуальных репрезентациях военной пропаганды