Конечно, это непросто, вместе с потерей надежды на обретение «идеального родителя» человек утрачивает куда больше – мечту о чуде «вечного детства» с его «безнаказанными» удовольствиями и подарками… Решением здесь будет не осуществление мечтаний о слиянии или воспроизведение страданий отделения , а проживание чувств, которые были избегнуты в результате образования невротических схем. Горевание – естественный процесс примирения с невозможным и принятием ограничений жизни. В этой своей функции оно становится доступным только в подростковом возрасте, когда личность уже достаточно прочна, чтобы опираться на внутренние ресурсы, поддерживающие ее психологическое существование, и утрата объекта любви детства или мечты о его обретении может быть осмысленна и принята как неизбежная для всех людей часть жизни.

 

Партнером, который будет заботиться о зависимом, отказываясь от собственного прямого удовлетворения, может быть тот, кто сам способен обеспечивать себе «контейнер» для тревоги, то есть функционально не нуждаться в другом. При этом, чтобы он не истощался, удерживая свои границы от «манипулятивных вторжений» и сохранял расположение к зависимому, ему должна быть какая-то компенсация. Самым подходящим для этой роли оказывается… психотерапевт: человек внешний относительно обычной жизни зависимого, и, в силу своих профессиональных знаний, умеющий «правильно заботиться».

С одной стороны, терапевт стабильно присутствует, с другой — в контакте в зависимым он находится не всегда, а в строго отведенное время, а деньги, которые получает за свою работу, и есть необходимая компенсация за его усилия в отношении чужого для него человека. Деньги — это посредник между клиентом и терапевтом, дающий последнему возможность удовлетворения в любой подходящей для него форме, не используя эмоциональный контакт с клиентом для удовлетворения своих потребностей в любви и уважении. А это и означает, что личной заинтересованностью терапевта будет развитие личности клиента, а не удерживание его в некой «роли» рядом с собой.

 

В регулярной терапии за счет устойчивого сеттинга удается воспроизвести ситуацию развития отношений привязанности, в которой присутствует и поддержка ( надежное присутствие и эмпатическое понимание состояния зависимого и его кофнликтов, что позволяет терапевту сохранять принимающую позицию и перед лицом агрессии и перед лицом любви клиента , удерживаясь при этом от вовлеченности в жизнь и переживания зависимого, что ограждает терапевта от вторжений в обычную жизнь клиента и сохраняет границы отношений ), и фрустрация для зависимого ( ограниченное время присутствия терапевта, соблюдение дистанции в отношениях ). Это дает ему возможность снова актуализировать, пережить и завершить те травмирующие чувства, которые связаны с непостоянным присутствием объекта и его несовершенством, что и составляет суть фрустраций детства в области привязанности. В отличие от реального партнера, который не сможет обеспечить необходимые условия для развития, каким бы «хорошим» он ни был, в силу личной заинтересованности в удовлетворении своих потребностей именно в контакте с зависимым.

Мы становимся людьми потому, что нас любят, то есть обеспечивают необходимым эмоциональным вниманием.

 

Эмоциональная связь — это нить, которая соединяет нас с миром других людей. И прорастает она внутри человека только в ответ на существующую рядом такую же потребность в привязанности. Если она оказалась оборванной или недостаточно прочной, чтобы давать чувство причастности к другим людям, то восстановить ее можно только через новое обращение в эмоциональный контакт.

 

Если человек вырастает с «дефицитом любви», то есть с опытом невнимания к своей эмоциональной жизни, это приводит к формированию цепляющегося или отчужденного поведения в той или иной степени. Одни пытаются восполнить этот дефицит в любых более-менее подходящих других отношениях, а другие и вовсе отказываются от эмоционально близких отношений . И в обоих случаях люди очень чувствительны к угрозе нового невнимания, то есть остаются зависимым. То, что рождается, существует и «повредилось» в контакте может быть сформировано и восстановлено только в контакте, то есть в ситуации эмоциональной откликаемости одного человека на другого. И этот отклик должен соответствовать «потребностям возраста повреждения». Это и есть «травма развития» — повреждение эмоциональной связи с человеком, от которого зависело выживание ребенка.

 

Для ее диагностики и использования в процессе установления новых эмоциональных связей требуются особые знания и навыки. Травму развития невозможно «вылечить» внутренними самоманипуляциями или только манипуляциями с внутренними объектами под чьим- то руководством, а уж тем более — технологиями, меняющими параметры восприятия. Бессознательное можно пытаться обманывать, часто оно «радо обманываться», поскольку «хочет» гармоничное жизни. Но оно не настолько «глупо» или » маниакально»- радостно, чтобы не распознать, что изменение параметров восприятия и «перекодировка сигналов» — это не любовь и не забота.

 

Травму развития, чувства, ее сопровождающие, повышенную чувствительность к факторам травмы, можно подвернуть десенсибилизации, снизить интенсивность ее переживания, но устранить переживание нехватки любви и признания, чувства собственной уязвимости без восстановления прочной и безопасной эмоциональной связи с другим человеком — невозможно. (И в этом смысле травма развития принципиально отличается от ПТСР как от травмы взрослой личности, обладающей изначально необходимым потенциалом для жизни и развития).

 

Взрослый человек оказывается в плену детских ран и ограничений, которые стали самоограничениями, естественными настолько, что другая жизнь просто не мыслится, а, способы их «залечивания» или избегания оказываются ригидными и неудобными… Такую фиксацию чувств и способов поведения на сформировавшихся в детстве и не получающих развития и во взрослой жизни, называют инфантильным неврозом. И эта «рана» не залечивается жизнью.

 

Инфантильный невроз может смягчить свои формы за счет приобретения человеком опыта и прироста мудрости (если последнее происходит). Но в жизни тех людей, у которых в прошлом было много насилия, особенно физического, он не может даже смягчаться. Зависимый человек видит свое «счастье» как восстановление «хорошего слияния» с «добрым объектом», восполняющим все его дефициты и возмещающим все нанесенные ущербы. И это мечта имеет корни в очень раннем детстве, когда мама была еще так могущественна, что могла «собой закрыть» все фрустрации ребенка. Но чем он становился старше, тем сложнее одной маме было удовлетворять все его потребности, да еще так, чтобы избежать фрустраций.

 

Разочарование в мощи мамы и принятии на себя функций заботы все в большем объеме – естественный процесс развития человека. Если случилось так, что ребенок раньше времени узнал тяжесть фрустрации и боль одиночества, чем эмоционально был готов с ними справиться – этот ущерб невосполним. Никто не «закроет собой» все «провалы» в жизни взрослого человека. И «лечение» заключается не в воспроизведении первичного симбиоза, а в переживании его утраты.

К сожалению, жизнь устроена так, что не дозирует нагрузки, и раненный взрослый получает в ней новые травмы. Терапия становится ресурсом для «выздоровления» в том смысле, что внутри терапевтических отношений возможно как раз «дозированное» разочарование, такое, которое человек может «переварить» без ущерба своему самоуважению и чувству защищенности и постепенно наращивать внутреннюю устойчивость

 

Автор: Татьяна Сидорова

 

===

Взято в Фейсбуке на странице Златославы Заньковской https://www.facebook.com/zlatakoha/posts/851780358273698?fref=nf&pnref=story

Название моё, ибо в исходнике названия не было.

Александр Вакуров

=== 

Опубликовано на www.vakurov.ru