о семинаре Жан Мари Робина
Цитата
Прошел семинар Робина в Питере. Про теорию поля. Ж-М рассказывал много про коммуникацию, сильно связывая модели коммуникации с теорией поля. особенно впечатлил публику тем, что сказал, что "желание находится в теле ДРУГОГО", как то арзрушив эгоистичноет предтсавленеи что желаняи это что то свое.
Обсуждается перспектива поля. Робин понимает , кажется, поле как некоторую проекцию коммуникационных действий.
Робин цитирует тезис Мерло-Понти о соотношении роли ДРУГОГО и формирования намерений. « мое намерение в теле другого, его намерение в моем теле». И связывает этот тезис с теорией поля. И приводит пример «мужчина подходит к девушке имея интенциональнсоть. Он хочет пригласить ее на чашку кофе. Это его желание уже есть намерение, «интенция». Она пугается. Так как ее картина мира устроена иначе. Она воспринимает мужчину как опасность».
Если мы детализируем эти коммуникационные ходы, то можем сделать более детальное описание. Именно, что действующему лицу ( не будем из уважения к философам называть его «субъектом») свойственно именно интенциональность. То есть некоторое волнение , направленное в сторону девушки. По-русски это очень просто передать словами что «что то тянет и что-то бы надо сделать». Когда его внимание коснется объекта «девушка, он начнет перебирать известные ему варианты поведения. Эти варианты будут обусловлены его компетентностью в двух областях. Первая это контекст, в котором находятся он и девушка. Второе доступные ему в его памяти культурные образцы (формы) поведения. Кстати, стоит вспомнить, что Харм Сименс говорит в этот момент клиенту, если тот сообщает – «я не знаю, что сказать, или я не знаю, что сейчас делать» : «посмотри на него и узнаешь, что ты желаешь» ( сделать в его присутствии, или сделать с ним). То есть в практике коммуникации Сименс предлагает такую фокусировку внимания, в которой клиент перемещает свое внимание на своего сорбеседника и это перемещение внимания создает предметность.
Иными словами, опора на предмет, к которому адресована интенциональность, создает основу для определения намерения как варианта поступка.
Ничего удивительного нет в том, что соприкосновение внимания с предметом является необходимой частью для организации все операции поведенческого акта, в результате которого организован поступок. Так как теория поля говорит о том, что «потребность принадлежит не субъекту, в полю». И еще мы помним, что цикл опыта предлагает во второй фазе ( фазе контактирования) что человек встречается ( пробует) контактировать с разными объектами внешнего мира и после столкновения с ними начинает формировать намерение ( желание).
Простая логика подсказывает, что эти же операции будут произведены в мышлении второго участника коммуникации. И его контексты, культурный опыт и «предметность» будут иными, чем у первого. Если они принадлежат общей культурной группе и следую ритуалы, их «намерения» совпадут. Если же они не совпадут, то это событие станет основанием, поводом для «встряски» и для того, чтобы человеку пришлось деконструировать свой привычный паттерн ( в бытовом случае мы бы сказали, что он « удивился и задумался, чего это типа она?») и начать организовывать новый паттерн.
Робин утверждает, что этот эффект имеет место не только в обыденной коммуникации, но конечно же и в терапевтическом диалоге, так как поле терапевта и поле клиента не идентичны. Клиент встречается с терапевтом и меняет свои убеждения и паттерны.
Важно утверждение о том, что именно присутствие ДРУГОГО дает повод для того, чтобы интенциональность превратить в поступок ( намерение). То есть характеристики терапевта создадут повод клиенту создать некоторые новый для него поведенческий акт, который изменит всю картину функционирования клиента.
Мы конечно же знаем этот эффект на житейском уровне. « с разными людьми хочется желать разное», замечали мы. И ми мы вспомним печально знаменитую историю, как в начале 1990-х годов настоятель Печерского монастыря разрешил похоронить застреленного бандитского авторитета в пещерах со святыми. «больших грехов был человек, полежит с святыми годика три и может очистится», так объясняя, по слухам, мотивы своих действий святой отец.
Какой вывод должен сделать из этих рассуждений терапевт? Житейский вывод простой – что он новый и важный человек для клиента и пока клиент общается с этим новым для человеком, что-то для клиента произойдет, изменится. Кстати, как тут не вспомнить «эффект вагонного собеседника». А если вдуматься, то этот пассаж открывает разговор о том, какие же характеристики может вносить в поле клиента терапевт своим присутствием, как он может повлиять на то, какие именно ассоциации будут создаваться у клиента, какие из возможных культурных вариантов поведения будут подсказаны этими характеристиками терапевта для его (клиента) намерений и так далее.
Кстати, выводы могут быть неутешительными для гештальттерапевтов. Именно, что однообразное и статичное поведение аналитического терапевта более предсказуемым образом создает больше оснований для свободы проецирования клиента. В этой перспективе более свободное поведение терапевта в рамках идей гештальттерапии как раз делает ситуацию более неопределенной и больше зависимую от индивидуального способа организации поведения терапевта.
Говоря житейским языком, терапевт внесет много непредсказуемого в ситуацию, и это потом будет объяснено теорией.
Ну и что тут такого нового? Это все и без теории каждый наблюдательный человек знает. Типа что «каждый видит мир по своему» и что « «со стороны видно одно, изнутри другое». Может быть новинкой будет то, что не стоит думать о намерениях как о чем то неизменным. То есть намерение возникает во время встречи ( столкновение) с предметными миром. Из одного и того же возбуждения чувств в зависимости от ситуации образуются разные желания.
Это все полезно конечно помнить. Это полезное знание о людях. Но причем тут терапия? Для чего такие сложные рассуждения о коммуникации? Причем в этих рассуждениях даны наблюдения, которые человек внимательный сделает просто из житейского опыта. Я вижу в этих рассуждениях Робина свободное и изящное использование детального описании коммуникационных схем. Вопрос в том, как эти идеи помогут терапевту совершать действия, которые будут направлены для поддержания изменений в организации функционирования клиента. Строго говоря, ничего принципиально нового Робин не сообщает. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», писал Тютчев 150 лет назад.
Но кое-что есть полезное мы найдем, и это заметит тот, кто давно знаком с внутренней психологической «мифологией».
Во-первых, наконец появляется теоретическое основание для того, чтобы отказаться от идеи, что «чувства в человеке живут сами по себе» или что потребности и намерения дело чисто субъективное. И независимое от среды. Хотя многие коллеги старательно ищут «в теле» застывшие чувства и так далее. И не замечают, что реакции созданы контекстом, а не просто «есть где то внутри человека». Измени обстановку – изменяется чувства.
Конечно, мы хорошо знаем, что среда влияет на-то, какие у нас будут потребности и желания, но лишний раз напомнить хорошие вещи не помешает. Что же значит идея о том, что потребность принадлежит «телу другого» ? это значит, видимо, что в обществе по разному настроенного терапевта будут проявляться разные чувства. Что если терапевт не желает о чем-то думать, то клиенту будет трудно разместить это в сессии. Что поведение терапевта влияет на чувства клиента способом, который не всегда виден терапевту. Что надежды и мысли клиента могут не совпадать с мыслями терапевта, и это нормальная ситуация. Что некорректно описывать терапевтическую сессию только в терминах поведения клиента, а надо обязательно сообщать, какие поступки и действия совершал терапевт. И только такое полное двухстороннее описание даст полную картину. Кстати, не смотря на то, что картины поля у клиента и у терапевта будут разные, такое описание последовательности событий дает наблюдателю со стороны достаточно полную богатую картину. И, наконец, что только в присутствии ДРУГОГО начнут появляться желания у клиента. И он начнет выходить к людям.
Чего тут не хватает для меня как для терапевта в этих рассуждениях? Не хватает мне прямого заявление о том, что же такое должно происходить с клиентом полезное, чего не бывает в обыденной жизни, ради чего все это (имеются в виду терапевтические отношения) затевается.
Понятно, что терапевт должен понимать, что его внешний вид, фактура и манера поведения станут поводом для клиента. Поводом для того, чтобы клиент свою интенцию организовал, соприкоснувшись с терапевтом, как намерение и поступок. Как желание что-то рассказать. Или поспорить. Но более интересно обсудить два аспекта. Первый это позиции терапевта в диалоге по Ионтефу. Второе в том, как терапевт обращается с проекциями на себя самого.
Еще важно, что если терапевт реагирует, осознает, каким образом он организуем свое поведение, то он может использовать эту информацию о себе самом для создания эксперимента, важного для клиента.
И еще конечно сюда стоит добавить тот материал, который предлагает Сименс. Он со всей определенностью продвигает идею о том, что человек способен к самоорганизации. И что определенная позиция «присутствия», которую может обеспечить терапевт, дает возможность и повод клиенту развивать свои паттерны поведения в присутствии терапевта и потом их идентифицировать и деконструировать, и потом развивать новые способы организации контакта.
Кстати, разница совсем небольшая. Сименс предлагает замедление и позицию присутствия, и надеется на осознанность клиента. И все время спрашивает клиента – «что ты осознаешь?». Робин , кажется, в этих рассуждениях больше надеется на эмоциональность ответов терапевта и на то, что столкновение клиента с новым поведением ( которое создает терапевт) , которое бы отличалось от привычного, создаст новизну в опыте клиента и повод для создания новых паттернов и разрушения старых.
Таким образом, мы приближаемся с помощью рассуждений о коммуникации к описаниям процессов. И их взаимосвязи. Кстати, при этом догоняя соседние науки гуманитарной области. Для примера, хороший тон современный антропологии например уже давно требует феноменологического подхода, то есть требует, чтобы описание поведения делалось полным. Например, не стоит просто заявлять, что старушка АА спела песенку. Надо обязательно в отчете сообщить, что в ответ на вопрос исследователя НН такой-то старушка АА спела песенку. И еще указать, где и как это было организовано и происходило, кто был вокруг и так далее. А на другой вопрос старушка споет другую песенку. Тогда читатель поймет весь контекст.
Правда, строго говоря, я не совсем понимаю Робина в том смысле, причем здесь теория поля. Разве что в утверждении о том, что «у каждого человека феноменологическое поле свое и уникальное». Курт Левин предложил теорию поля для того, чтобы передать некоторые эффекты, которые он наблюдал в организации функционирования людей. Именно, он предложил сделать аналогию между «физическими полями» ( электромагнитным, гравитационным) . и благодаря этому сравнению стало как то возможно описывать феномены группового поведения людей. А теории коммуникационных актов всегда как то жили своей жизнью в соседних областях.
Обсуждается перспектива поля. Робин понимает , кажется, поле как некоторую проекцию коммуникационных действий.
Робин цитирует тезис Мерло-Понти о соотношении роли ДРУГОГО и формирования намерений. « мое намерение в теле другого, его намерение в моем теле». И связывает этот тезис с теорией поля. И приводит пример «мужчина подходит к девушке имея интенциональнсоть. Он хочет пригласить ее на чашку кофе. Это его желание уже есть намерение, «интенция». Она пугается. Так как ее картина мира устроена иначе. Она воспринимает мужчину как опасность».
Если мы детализируем эти коммуникационные ходы, то можем сделать более детальное описание. Именно, что действующему лицу ( не будем из уважения к философам называть его «субъектом») свойственно именно интенциональность. То есть некоторое волнение , направленное в сторону девушки. По-русски это очень просто передать словами что «что то тянет и что-то бы надо сделать». Когда его внимание коснется объекта «девушка, он начнет перебирать известные ему варианты поведения. Эти варианты будут обусловлены его компетентностью в двух областях. Первая это контекст, в котором находятся он и девушка. Второе доступные ему в его памяти культурные образцы (формы) поведения. Кстати, стоит вспомнить, что Харм Сименс говорит в этот момент клиенту, если тот сообщает – «я не знаю, что сказать, или я не знаю, что сейчас делать» : «посмотри на него и узнаешь, что ты желаешь» ( сделать в его присутствии, или сделать с ним). То есть в практике коммуникации Сименс предлагает такую фокусировку внимания, в которой клиент перемещает свое внимание на своего сорбеседника и это перемещение внимания создает предметность.
Иными словами, опора на предмет, к которому адресована интенциональность, создает основу для определения намерения как варианта поступка.
Ничего удивительного нет в том, что соприкосновение внимания с предметом является необходимой частью для организации все операции поведенческого акта, в результате которого организован поступок. Так как теория поля говорит о том, что «потребность принадлежит не субъекту, в полю». И еще мы помним, что цикл опыта предлагает во второй фазе ( фазе контактирования) что человек встречается ( пробует) контактировать с разными объектами внешнего мира и после столкновения с ними начинает формировать намерение ( желание).
Простая логика подсказывает, что эти же операции будут произведены в мышлении второго участника коммуникации. И его контексты, культурный опыт и «предметность» будут иными, чем у первого. Если они принадлежат общей культурной группе и следую ритуалы, их «намерения» совпадут. Если же они не совпадут, то это событие станет основанием, поводом для «встряски» и для того, чтобы человеку пришлось деконструировать свой привычный паттерн ( в бытовом случае мы бы сказали, что он « удивился и задумался, чего это типа она?») и начать организовывать новый паттерн.
Робин утверждает, что этот эффект имеет место не только в обыденной коммуникации, но конечно же и в терапевтическом диалоге, так как поле терапевта и поле клиента не идентичны. Клиент встречается с терапевтом и меняет свои убеждения и паттерны.
Важно утверждение о том, что именно присутствие ДРУГОГО дает повод для того, чтобы интенциональность превратить в поступок ( намерение). То есть характеристики терапевта создадут повод клиенту создать некоторые новый для него поведенческий акт, который изменит всю картину функционирования клиента.
Мы конечно же знаем этот эффект на житейском уровне. « с разными людьми хочется желать разное», замечали мы. И ми мы вспомним печально знаменитую историю, как в начале 1990-х годов настоятель Печерского монастыря разрешил похоронить застреленного бандитского авторитета в пещерах со святыми. «больших грехов был человек, полежит с святыми годика три и может очистится», так объясняя, по слухам, мотивы своих действий святой отец.
Какой вывод должен сделать из этих рассуждений терапевт? Житейский вывод простой – что он новый и важный человек для клиента и пока клиент общается с этим новым для человеком, что-то для клиента произойдет, изменится. Кстати, как тут не вспомнить «эффект вагонного собеседника». А если вдуматься, то этот пассаж открывает разговор о том, какие же характеристики может вносить в поле клиента терапевт своим присутствием, как он может повлиять на то, какие именно ассоциации будут создаваться у клиента, какие из возможных культурных вариантов поведения будут подсказаны этими характеристиками терапевта для его (клиента) намерений и так далее.
Кстати, выводы могут быть неутешительными для гештальттерапевтов. Именно, что однообразное и статичное поведение аналитического терапевта более предсказуемым образом создает больше оснований для свободы проецирования клиента. В этой перспективе более свободное поведение терапевта в рамках идей гештальттерапии как раз делает ситуацию более неопределенной и больше зависимую от индивидуального способа организации поведения терапевта.
Говоря житейским языком, терапевт внесет много непредсказуемого в ситуацию, и это потом будет объяснено теорией.
Ну и что тут такого нового? Это все и без теории каждый наблюдательный человек знает. Типа что «каждый видит мир по своему» и что « «со стороны видно одно, изнутри другое». Может быть новинкой будет то, что не стоит думать о намерениях как о чем то неизменным. То есть намерение возникает во время встречи ( столкновение) с предметными миром. Из одного и того же возбуждения чувств в зависимости от ситуации образуются разные желания.
Это все полезно конечно помнить. Это полезное знание о людях. Но причем тут терапия? Для чего такие сложные рассуждения о коммуникации? Причем в этих рассуждениях даны наблюдения, которые человек внимательный сделает просто из житейского опыта. Я вижу в этих рассуждениях Робина свободное и изящное использование детального описании коммуникационных схем. Вопрос в том, как эти идеи помогут терапевту совершать действия, которые будут направлены для поддержания изменений в организации функционирования клиента. Строго говоря, ничего принципиально нового Робин не сообщает. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», писал Тютчев 150 лет назад.
Но кое-что есть полезное мы найдем, и это заметит тот, кто давно знаком с внутренней психологической «мифологией».
Во-первых, наконец появляется теоретическое основание для того, чтобы отказаться от идеи, что «чувства в человеке живут сами по себе» или что потребности и намерения дело чисто субъективное. И независимое от среды. Хотя многие коллеги старательно ищут «в теле» застывшие чувства и так далее. И не замечают, что реакции созданы контекстом, а не просто «есть где то внутри человека». Измени обстановку – изменяется чувства.
Конечно, мы хорошо знаем, что среда влияет на-то, какие у нас будут потребности и желания, но лишний раз напомнить хорошие вещи не помешает. Что же значит идея о том, что потребность принадлежит «телу другого» ? это значит, видимо, что в обществе по разному настроенного терапевта будут проявляться разные чувства. Что если терапевт не желает о чем-то думать, то клиенту будет трудно разместить это в сессии. Что поведение терапевта влияет на чувства клиента способом, который не всегда виден терапевту. Что надежды и мысли клиента могут не совпадать с мыслями терапевта, и это нормальная ситуация. Что некорректно описывать терапевтическую сессию только в терминах поведения клиента, а надо обязательно сообщать, какие поступки и действия совершал терапевт. И только такое полное двухстороннее описание даст полную картину. Кстати, не смотря на то, что картины поля у клиента и у терапевта будут разные, такое описание последовательности событий дает наблюдателю со стороны достаточно полную богатую картину. И, наконец, что только в присутствии ДРУГОГО начнут появляться желания у клиента. И он начнет выходить к людям.
Чего тут не хватает для меня как для терапевта в этих рассуждениях? Не хватает мне прямого заявление о том, что же такое должно происходить с клиентом полезное, чего не бывает в обыденной жизни, ради чего все это (имеются в виду терапевтические отношения) затевается.
Понятно, что терапевт должен понимать, что его внешний вид, фактура и манера поведения станут поводом для клиента. Поводом для того, чтобы клиент свою интенцию организовал, соприкоснувшись с терапевтом, как намерение и поступок. Как желание что-то рассказать. Или поспорить. Но более интересно обсудить два аспекта. Первый это позиции терапевта в диалоге по Ионтефу. Второе в том, как терапевт обращается с проекциями на себя самого.
Еще важно, что если терапевт реагирует, осознает, каким образом он организуем свое поведение, то он может использовать эту информацию о себе самом для создания эксперимента, важного для клиента.
И еще конечно сюда стоит добавить тот материал, который предлагает Сименс. Он со всей определенностью продвигает идею о том, что человек способен к самоорганизации. И что определенная позиция «присутствия», которую может обеспечить терапевт, дает возможность и повод клиенту развивать свои паттерны поведения в присутствии терапевта и потом их идентифицировать и деконструировать, и потом развивать новые способы организации контакта.
Кстати, разница совсем небольшая. Сименс предлагает замедление и позицию присутствия, и надеется на осознанность клиента. И все время спрашивает клиента – «что ты осознаешь?». Робин , кажется, в этих рассуждениях больше надеется на эмоциональность ответов терапевта и на то, что столкновение клиента с новым поведением ( которое создает терапевт) , которое бы отличалось от привычного, создаст новизну в опыте клиента и повод для создания новых паттернов и разрушения старых.
Таким образом, мы приближаемся с помощью рассуждений о коммуникации к описаниям процессов. И их взаимосвязи. Кстати, при этом догоняя соседние науки гуманитарной области. Для примера, хороший тон современный антропологии например уже давно требует феноменологического подхода, то есть требует, чтобы описание поведения делалось полным. Например, не стоит просто заявлять, что старушка АА спела песенку. Надо обязательно в отчете сообщить, что в ответ на вопрос исследователя НН такой-то старушка АА спела песенку. И еще указать, где и как это было организовано и происходило, кто был вокруг и так далее. А на другой вопрос старушка споет другую песенку. Тогда читатель поймет весь контекст.
Правда, строго говоря, я не совсем понимаю Робина в том смысле, причем здесь теория поля. Разве что в утверждении о том, что «у каждого человека феноменологическое поле свое и уникальное». Курт Левин предложил теорию поля для того, чтобы передать некоторые эффекты, которые он наблюдал в организации функционирования людей. Именно, он предложил сделать аналогию между «физическими полями» ( электромагнитным, гравитационным) . и благодаря этому сравнению стало как то возможно описывать феномены группового поведения людей. А теории коммуникационных актов всегда как то жили своей жизнью в соседних областях.
