Цитата(Ульяна @ 3.11.2009, 20:19)

Цитата(Ульяна @ 3.11.2009, 18:04)

И при чём тут Гордыня-то, я так и не поняла? =)
Слушай, Маш, я тут подумала.. А ну её эту "гордыню" в этом её проявлении.. к синхрофазатрону.
Всё равно это - то с чем я сейчас расставаться совсем не готова - слишком хорошо этот механизм работает и очень многое на себе держит, и вообще мне нравится. Перестанет нравиться, вот тогда и буду разбираться. =)
Да и делать 33 реверанса с извинениями всякий раз, когда говорю что-то, что внешне - банальность или глупость, а по сути - моя зацепка или дверь к ответу, я тоже не готова. Готова только 32, а это несерьёзно, сама понимаешь, можно даже не начинать =))
Так что пусть будет "гордыня", у меня самой это слово даже ни с чем неприятным не связано =)
Ульяна, люди зачастую путают (подменяют) понятия. Знаешь, вот когда маленькому ребенку очень нравится какой-нибудь большой человек, а этот человек ребеночка не замечает будто и вовсе. Или, в отличие от родителей, а то и просто не оправдывая ожиданий ребенка (в пределах оценки ребенком этого взрослого) начинает очень ироничную или просто шутливую беседу, которая что-то цепляет внутри этого ребенка, бьет его по нервам. Однажды испытав это телесное ощущение, человек (ребенок) будет бояться испытать его снова. И всё, что на это хоть как-то похоже будет определять, как того Большого Человека, а себя, как Маленького.
Только в детстве мы еще не даем определений этой телеске, почти не даем. Начинается, конечно всё, с "Зануда" - брошеного вслед примерной маминой дочке, "Фу, дурочка какая-то!" - обронённого из-за зависти к местной красавице, "Строит из себя!" - к однокласнице-отличнице и умнице. Начинается, потому что телеска ущербности бывает по разным поводам, но в памяти всплывает всё тот же бесполый Большой Человек, который непроизвольно вызвал это один раз и на всю жизнь. Впрочем, почему же только Человек? Это могут быть и Люди. Все Большие Люди, которые окружали маленького ребенка и били его душу...
Потом ребенок взрослеет, умнеет, обрастает бронёй из собственных оценок, понятий, убеждений, ориентиров, якорей и даже экипажем для своего корабля. И становится из Жертвы - Обвинителем, и вешает ярлык из очень-преочень грешного проявления человеческой натуры "Гордыня" - на всё, что в нём вызывает ту самую телеску, когда он вдруг становится маааалюююсеньким, а перед собой "видит" Большого Обидчика из Прошлого (в лице любого, кто эту телеску вызвал и ему (ребенку-взрослому) не важно вообще суть того, чем это вызвано... ).
На самом деле ВСЁ может вернуть повзрослевшего человека-ребенка в ту самую телеску. Всё, что он не в состоянии понять, принять, объяснить себе или даже просто запомнить. Всё, что оскорбляет внутри него самого его целостность и завершенность, его умственность и понятливость.
В чистом виде Гордыня это нечто отличное от вышеописанного. Гордыня - нетерпение сердца. Это восхваление своего Я, посредством каких-либо дел, совершаемых во имя чего угодно. Причем восхваления не явного, а внутри себя зачастую. Прощение от человека, одержимого Гордыней звучит так: "Конечно, я прощаю тебя, червь земной, потому что Бог прощал и нам сказал. И я это понял, а ты - недоумком был, недоумком и остался". Это Глупая Гордыня. Умная Гордыня звучит примерно так: "Ну что ж поделать ... Люди есть люди... Сколько бы их судьба не жаловала всё равно остаются неблагодарными тварями. А нужно же, как я - уметь быть благодарным судьбе."
Ну примерно. Может не очень точно. Гордыня это превозношение себя, как эталона чего-либо, с акцентуацией на смирение в варианте неглупого человека и на пафос роли в варианте человека недалёкого.
Вот примерно:
"В тот вечер я был бог. Но не взирал равнодушно с высокого трона на дело
рук своих; доброжелательный и ласковый, сидел я посреди своих творений и
сквозь серебряную дымку облаков смутно различал их лица. По левую руку сидел
старец; великий свет доброты, что струился от меня, разгладил морщины на его
лбу и прогнал тени, омрачавшие его глаза; я избавил его от смерти, он
говорил голосом воскресшего и с благодарностью приобщался к великому чуду,
свершенному над ним. По правую руку сидела девушка, когда-то она была
больной, обреченной на неподвижность, истерзанной мыслями о недуге. Теперь
свет исцеления озарял ее. Дыхание моих губ унесло ее из ада страхов в
райские кущи любви, и кольцо ее, как утренняя звезда, сверкало на моем
пальце. А против нее сидела другая девушка и тоже светилась благодарной
улыбкой, ибо я придал красоту ее лицу и благоухающему сумраку ее волос над
светлым лбом. И всех я одарил и возвысил чудом своего присутствия, и у всех
мерцал в глазах зажженный мною свет, и, когда они смотрели друг на друга,
мое отражение озаряло блеском их взгляд. И когда они разговаривали друг с
другом - Я, и только Я, был смыслом их слов; и, даже когда мы молчали, их
мысли были полны мною. Ибо Я, и только Я, был началом, основой и причиной их
счастья; восхваляя друг друга, они хвалили меня, а возлюбив друг друга, они
любили меня, творца их любви. А я сидел посреди, радуясь делу рук своих, и
чувствовал, как хорошо быть добрым с созданиями своими. И, полный
великодушия, я вместе с вином и едой поглощал их любовь и их счастье.
В тот вечер я был бог. Я усмирил бурные воды тревоги и прогнал тьму из
сердец. Но и свой страх я тоже прогнал, и моя душа обрела покой, как никогда
в жизни. День начал клониться к вечеру, и я, вставая из-за стола,
почувствовал тихую грусть, известную грусть бога на седьмой день творения,
когда дело уже сделано, - и моя грусть тотчас отразилась на их помрачневших
лицах. Настал миг прощания. Все мы были страшно взволнованы, словно
сознавали, что подошло к концу нечто единственное и неповторимое, редкие
блаженные часы, которые никогда не возвращаются, как не возвращаются облака.
Мне самому - впервые за все время - стало страшно покинуть девушку. Как
влюбленный, я все оттягивал и оттягивал минуту разлуки с той, которая меня
любила. Как было бы хорошо, подумалось мне, еще немножко посидеть возле ее
постели, поглаживая нежную робкую руку и глядя, как свет счастья снова и
снова озаряет ее лицо улыбкой. Но было уже поздно. Я торопливо обнял ее и
поцеловал в губы. Я почувствовал, как она задержала дыхание, словно желая
навеки остановить этот миг. Потом я пошел к двери, и отец провожал меня.
Последний взгляд, последние слова прощания, и вот уже я покидаю этот дом и
иду, свободный и уверенный, как идет человек после плодотворного труда,
после свершенного подвига."
Стефан Цвейг
Цитата(Ульяна @ 3.11.2009, 16:14)

Другое дело, что мне, чтобы мне было хорошо, нужно, чтобы и снаружи было мало-мальски нормально. Тебе будет нормально, если рядом стоит человек и болит так, что и не заметить не получается, и видеть его, как есть, трудно? Какой уж тут комфорт.. Пир во время чумы мне удаётся из рук вон плохо, вот и получается то,что получается. Вот тогда я буду предпринимать какие-то попытки его или не видеть, или сделать что-то, чтобы он не так сильно болел, или хотя бы болел по направлению куда-то.. =) Но мотивации у меня, к примеру, минимум: желание, чтобы мне было хорошо (читай, чтобы было красиво), и любопытство. И всё =))
...Есть два рода сострадания. Одно - малодушное и
сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как
нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от
тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не
сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой
покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание
- истинное, которое требует действий, а не сантиментов,
оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и
сострадая, сделать все, что в человеческих силах и даже
свыше их.
"Нетерпение сердца" Стефан Цвейг
вот примерно так... Во всяком случае так звучит моё ИМХО претендующее на истиность, хеееее